Владимир Михайлов - Восточный конвой

«Это уж точно последний подъем в моей жизни», — думал Милов, ожесточенно штурмуя скобу за скобой. В конце концов он окончательно лишился сил — но почему-то в тот самый миг, когда они оказались наконец наверху и он принялся толкать спутника по узкому лазу. Перед самым выходом Мирон несколько секунд полежал неподвижно, пытаясь дышать глубоко, собирая последние силы. Потом вытянул руку вперед и отвел ветку, загораживавшую путь. И тотчас же наверху, на бугорке, зазвонил колокольчик — безмятежным, ласковым, рождественским звоном.

… — А ну, лежи тихо!

Было это сказано нагло-безмятежным тоном, каким говорят, когда уверены в собственной безопасности и в том, что противнику деваться некуда. Резидент продолжал ползти. Чтобы встать и пойти, как собирался, он просто не мог уже найти сил. Уже то, что полз, было сверх всякого естества.

— Стой, гнида,сказано! Пристрелю!

Мирон полз.

— Ну, погоди, вонючка…

В поле зрения Милова появились ноги в тяжелых солдатских бутсах. Они прошагали и остановились. Технет еще пытался ползти, но пальцы лишь загребали хвою. Солдатская нога поднялась, замерла, потом с силой обрушилась. От удара технет перевернулся на спину.

— Ну-ка, покажи свою мордашку…

Охранник наклонился над лежавшим. Теперь Милов видел его целиком. Он не забыл отвести предохранитель. На резкий звук выстрела снизу, из глубины колодца отозвалось эхо. Промахнуться тут было трудно. Охранник упал поперек технета.

Милов нагнулся. Глаза резидента были открыты и мертвы. Видимо, его убил удар ногой; ему немного было надо.

Милов благодарно кивнул ему. Огляделся. Водитель оказался прав: больше никого не было видно в окрестности.

«Теперь подальше отсюда. Конечно, по правилам надо было бы тела оттащить куда-нибудь. Спрятать, чтобы не сразу нашли, когда придут сменять охранника. Чтобы подумали, что скрывавшийся вылез и пустился наутек, а воин потрюхал вдогонку… Но нет поблизости ни места такого, ни сил не осталось, ни времени. Сейчас каждая секунда должна работать на меня. Исчезнуть. Затаиться. Дотемна. Где-нибудь в чаще. Отдышаться, да и чтобы дурной запах выветрился. Приклеить себе номер, это прежде всего. И как только смеркнется — вперед. Хоть всю ночь пройти, но чтобы к утру оказаться на месте. А его еще отыскать надо… Хотя и демонстрировал Орланз схемку, однако — гладко было на бумаге. Бежать очертя голову тоже нельзя: этот солдат наверняка был не последним в округе.

Ладно; пошли. Еще раз: спасибо, резидент, и прощай. Увижу Лесту — передам от тебя последний привет. Придется ей ждать нового хозяина — если, конечно, оставят ее здесь, если уцелеет во всех предстоящих передрягах. До сих пор ей везло. Вот бы так и продолжалось. И без того судьба ее сложилась — хуже некуда. Но на этой работе белых перчаток не носят. Что же — двинемся туда, где, если все сложится нормально, встретимся с Лестой. В последний, может быть, раз. Прежде всего — разыщем Лесное поселение. И посмотрим, что удастся там сделать.

Где у нас восток? Ага, ясно».

И он двинулся на восток, припадая на все еще болевшую ногу.

(60 часов до)

— Восемь-восемь-шесть-сто двадцать пять!

Технет с обычным для любого из них угрюмым выражением неподвижного лица сделал шаг вперед.

— Топор, сучья. Семь-один-три-пятьсот шестнадцать!

Шагнул другой, столь же невозмутимый.

— Собирать, грузись отходы. Два-три-четыре-ноль-восемь-ноль!

Технет, в другом мире отзывавшийся на обращение «Милов», присоединился к вызванным ранее.

— Пила, валка. Три-семь-шестнадцать-двадцать три!..

Разводка на завтрашние работы заканчивалась, похоже, без происшествий. Можно было, пожалуй, расслабиться, но Милов все еще не позволял себе этого; знал по опыту, что опасность возникает в самый, казалось бы, неподходящий миг. Да и не мог он сейчас добиться внутреннего спокойствия: слишком сильным стало ощущение ускользающего времени, вырывавшегося прямо-таки со свистом, как воздух из разгерметизированного космического корабля, чтобы безвозвратно рассеяться в бесконечности. Удивительным казалось, что другие не чувствуют, как почти совсем уже не остается времени для жизни; и хотелось затопать ногами и заорать: «Да быстрее, вы, что вы тянете резину, жизнь ведь уходит!». С трудом великим заставлял себя Милов стоять спокойно, словно бы в запасе была вечность.

Но вот прозвучала и команда разойтись; Милов сделал несколько шагов в сторону, чтобы видеть сразу всех собравшихся. Никто вроде не проявлял к нему особого интереса — нормальное состояние для технетов, никогда и ничем не интересующихся. Они медленно разбредались по сторонам, чтобы вскоре (Милов успел уже составить представление об их обычном распорядке) погрузиться в спокойную неподвижность, нарушить которую могло бы, наверное, только какое-то сверхчрезвычайное происшествие. Нет, не было никакого повода для беспокойства. И все же Милов ощущал его; снова предчувствие — из тех, что до сих пор обманывали его очень редко; никогда; по сути дела. Особенно когда он находился (как он сам называл такое состояние) на боевом взводе.

А сейчас Милов был именно в таком состоянии. Он не мог понять — что же его тревожит. Что-то, находившееся совсем рядом с пониманием, но все еще не складывавшееся в четкие мысли и формы; так бывает, когда нужное слово вертится где-то на кончике языка, но никак с него не срывается.

Неопределенность, одним словом. Самое неприятное, что только может быть. Потому что неопределенность всегда указывала на допущенную в чем-то ошибку. В рассуждениях, в поступках, в словах ли — но где-то произошла накладка. Наверное, она была небольшой, иначе Милов заметил бы ее почти сразу, во время того почти бессознательного контроля своих действий, какой происходил регулярно, через каждые час-два. Маленький промах; но большие всегда вырастают именно из маленьких, не осознанных и не исправленных вовремя. Вот и сейчас Милов чувствовал, что не осознанная им ошибка будет расти, и когда достигнет таких размеров, что он ее увидит — будет слишком поздно.

Надо было немедленно и спокойно подумать.

(59 часов до)

Прислонившись спиной к стволу кряжистого дуба (в этом поселении заготавливалась сосна, немногочисленные дубы никто не трогал, дерево это пользовалось здесь уважением, сохранившимся, как полагал Милов, еще от людей), он медленно, поворачивая голову слева направо, обвел взглядом поляну, на которой производился развод, по краям окаймленную жилыми и служебными строениями, вместе и образовывавшими «Лесное поселение номер сто восемьдесят шесть». То самое, в которое он должен был прийти, заменив умиравшего в старой ракетной шахте резидента по кличке Мирон, и в которое он и пришел на самом деле, потратив на поиски минимум времени.