Владимир Михайлов - Восточный конвой

— Чересчур убедительно для разлаженного технета, — откликнулся он. — Так что могут возникнуть даже некоторые сомнения. Может, он просто лепит горбатого к стенке?

— Сомнения в том — действительно ли он неисправен? Или в другом: вообще технет ли он? Но и то, и другое не составляет проблемы. Когда его разберут, это станет видно. Хотя вы, быть может, думаете, что возможно обойтись без разборки?

«Интересно, — мельком подумал Милов — тут они обращаются друг к другу на „вы“, не то, что технеты на улице. Видимо, единство расы здесь не менее условно, чем в любой другой точке планеты…»

— А что же с ним еще делать? — ответил второй. Голос его был бесцветным, без интонаций. — Он почти сутки уклонялся от явки. Разлад четвертой степени. Ремонтировать его — потеря времени. Да и утрата невелика. Примитивный технет, черный. Уровень сложности неотличим от нуля. Если бы тут было что-то интересное, им, возможно, заинтересовался бы Клеврец. А так — ерунда, примитив. Самое большее — мешок для отработки приемов.

«Клеврец? Он назвал имя — Клеврец? Не может быть! Но ведь Клеврец был начальником отдела в… Еще тогда, при людях, еще даже до Каспарии… Неужели?.. Или просто совпадение? Или заимствовано только имя — в силу подражательного инстинкта? Клеврец! Ну, что они там дальше?..»

Двое как ни в чем не бывало продолжали свой разговор:

— Ну, положим, это ведь он только сейчас такой, а вообще-то — технет городской, с нашим, столичным индексом, так что в прошлом наверняка имел важную функцию. Назови свой основной смысл, технет!

Переход от спокойного тона к раскатистому приказному, почти крику, был настолько неожиданным, что Милов не удержался и вздрогнул. Он сразу же испугался того, что вздрогнул, и страх этот — растительный, неосознанный — заставил его пропустить то мгновение, в которое надо было дать ответ: на такие вопросы откликаются, не думая. Опоздал; и теперь оставалось только молчать — молчать, что бы там ни было и чем бы ни грозило.

— Онемел, а? — сказал первый реме своему коллеге, когда протекло не менее минуты в полной тишине. — Бедный, бедный технет. У него даже речь отключилась, вот ведь как далеко зашел разлад. Пятая степень. Неужели же мы так и не узнаем, какой была его основная функция?

— Да ну, — все так же лениво-безразлично отозвался собеседник. — Номер есть, запросим картотеку, и все будет яснее ясного.

— Конечно, мы так и сделаем, и незамедлительно. Но, коллега, как же тяжел и неблагодарен наш труд! Даже удовлетворить наше невинное любопытство из первоисточника мы не имеем возможности! Нет, положительно я буду просить, чтобы меня переналадили на что-нибудь другое. Займусь вопросами снабжения, или финансами, например — разве плохое занятие в наши прагматические времена?

На этот раз Милов не вздрогнул — он просто не очень внимательно вслушивался в разговор, переживая недавнюю оплошность, и не сразу оценил многозначительный намек. Кроме того, ему сейчас вообще ни на что не следовало реагировать: если уж он разлажен до пятой степени, то и придется держаться такой версии. Какой бы нелепой она ни казалась. Хуже всего — менять версии на ходу.

— Речь нарушена, — сказал второй вместо того, чтобы высказать коллеге сочувствие по поводу их общей нелегкой судьбы. — Но восприятие работает. Глаза-то у него живут. Да еще как весело! Прямо прыгают и скачут. Значит, разлад не в центре. Какой-то периферийный разладик речи. Такой, случается, проходит, если технета немного встряхнуть — что-то там заскочило, а от сотрясения оно и встанет на место. Как вы относитесь к такому способу, коллега?

— Да, так бывает, вы совершенно правы, — поддержал первый. — Легкая встряска порой делает чудеса. Молчит технет, молчит, а потом вдруг начинает разговаривать, даже не говорит, а поёт, да еще с такой охотой — потом просто не заставишь замолчать.

— Я бы встряхнул его, — сказал второй, изображая нерешительность, — но что-то я его боюсь. Поверите ли, коллега — просто страшно приблизиться. Какой-то угрюмый, тяжелый технет. От того, что мы вернем ему речь, ему вряд ли станет легче. Нет, мне действительно страшно…

— Ну-ну, что вы, — успокоил его первый. — Он хороший, добрый технет, только немного разладился, и он не сделает вам ничего плохого. Он искренне хочет, чтобы всё стало ясным и чтобы ни у кого не возникало липших забот. Нет, нет, коллега, уверяю вас — он сам чрезвычайно озабочен тем, что с ним происходит, и если так настойчиво уклонялся от встречи с нами, то, конечно же, лишь потому, что не хотел печалить нас своим невеселым видом. Он заботился о нашем спокойствии, коллега, так что придется, хотите вы или нет, даже поблагодарить его за это. Он — смирный и благонастроенный технет, и я полагаю, что вы можете без боязни подойти к нему.

Второй реме, как бы вняв увещеваниям, встал и обошел стол, приближаясь к Милову. Был он, пожалуй, на голову выше и соответственно шире в плечах. Мощный был технет, но, насколько Милов успел заметить, ремсы все были такими — наверное, их выполняли по специальной программе. Когда до Милова оставалось шага три, реме вдруг остановился.

— Нет, право же, я по-прежнему боюсь. Он все-таки очень злой, этот технет, зол и угрюм, он вовсе не добрый. Я отсюда прямо носом чую, какой он бяка. Пожалуй, не стану я к нему приближаться. Что вы на это скажете?

— Вы же добры от природы, — ответил на это первый. — И, не сомневаюсь, справитесь со своим страхом, чтобы сделать благо этому нашему бедному, несчастному собрату… Смотрите-ка, он даже и не удивляется!

— Сейчас удивится, — пообещал второй реме.

И, сделав еще шаг вперед, нанес Милову мгновенный правый боковой в челюсть. То был нокаутирующий удар.

Потолок вдруг встал перед глазами, вспыхнул и превратился в галактику. Милов, не сгибаясь, рухнул на пол. Стало тихо и темно. Только негромко и густо шумело в ушах.

— Пожалуй, он и в самом деле удивился, — еще успел услышать он, выключаясь.

(122 часа до)

Милов открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света. Освещение, однако, было не таким, как перед ударом в челюсть; тогда преобладали розоватые тона, теперь же — ему показалось — свет был скорее белым, не столь угрожающим. Но всё равно слепил, так что Милов не стал больше поднимать веки, и лежал неподвижно, стараясь понять, что же с ним произошло. Видимо, его всё-таки встряхнули, как и собирались. Основательно, надо сказать, встряхнули. Он начал ощупывать зубы кончиком языка. Нет, кажется, сохранились и протезы, и то, на чем они держались; удар был нанесен со знанием дела — чтобы не усугубить неисправности технета, но всего лишь поставить его мозги на место. Ну и как, поставил? Аргумент, конечно, убедительный, но к чему-то подобному Милов был психологически готов заранее, когда продумывал варианты. Да и вообще ясно было: раз технеты — всего лишь искусственные устройства, то ни о каком гуманизме действительно и речи быть не могло. С механизмом обращаются в зависимости от обстоятельств: можно ключом, но не исключается и зубило. Кажется, после этого меня еще куда-то переместили, — подумал он, все еще не открывая глаз. — Ладно, полежим еще, прислушаемся к обстановке; пока ничего другого — только прислушиваться…