Елена Клещенко - Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник)

– Что там у вас, Иван? – глухо спросил Мария.

– Вселенная. – Жилин прикрыл глаза. – Там не падают спутники, а Солнечная система давно обжита. Там двадцать световых лет – средняя дальность. Там сотрудник галактической безопасности Сикорски готовит спасение целой планеты, а молодой Максим Каммерер валит башни ПБЗ. Там действуют таинственные Странники, а человечество необратимо разделяется по неизвестному признаку. Там живут люди. Разные – добрые и не очень, умные и не слишком, счастливые и несчастные – но умеющие мечтать не только о тёплом хлеве. Пока я жив – живы и они. я устал, Мария. Уходите.

Конец реконструкции.

Прав оказался Горбовский. Снова и в очередной раз прав. Они люди, в них осталось слишком много человеческого. Лакуны, как ты догадался… Они открылись тогда, поделились удивительным и ужасным знанием и тут же испугались, попытались исправить ошибку. Не слишком удачно, надо сказать.

Так обстоят дела на самом деле. Многое становится понятно. Например, кто воспитал первого людена… Никто. Мечтатель дал слишком много воли своим созданиям. Иначе неинтересно: скучно командовать марионетками. Человек же изворотлив и хитёр, а слова и идеи обладают силой, особенно в мечте. Сначала истину понял кто-то один, он же сделал первый шаг. Остальное – капризы новых богов, ограниченно всемогущих.

Есть вариант, более приятный нашему самолюбию. Метагомы создали собственные миры для игр или даже нашли выход в реальность. Интерпретации равноценны, выбирай любую.

Вспомни Радугу. Почему рассеялась Волна? Внезапная флюктуация – всё, что могут сказать физики, хотя Нуль-Т прочно вошла в нашу жизнь. Странно, не правда ли? Он пожалел их, понимаешь? Или кого-то одного, нужного ему для неких целей. Он не стал мудрить, а просто уничтожил Волну.

А удивительное человекоподобие, даже идентичность, вплоть до генома, многих разумных рас? Панспермия осталась гипотезой, есть факты, но нет теории. Почему? Он решил, что так удобнее.

Поэтому ушёл Камилл. Он не смог жить в мечте. Киборги не мечтают, грёзы трудно перевести на язык формул.

Достаточно. Ты легко наберёшь еще десяток примеров.

Прости за эту правду. Но ты прагматик и технократ, ты справишься.

Искать меня бесполезно, БВИ не поможет. Лет мне осталось немного, и хочется потратить их с пользой.

Прощай, дружище!

Твой М. К.

P.S, Надеюсь, он не выдумщик всё же, но Демиург.

Если бы не вырастающий в размерах и медленно поворачивающийся на экране континент, похожий на свернувшегося в клубок броненосца, Кондратьев бы решил, что грузовой бот, не отработав команду, просто завис над планетой. Никаких рывков, вибрации, толчков, грохота сжигающей корпус атмосферы. Тишина, как в сонный час, и спокойствие.

– Да уж, – вздохнул Кондратьев, признав, что непозволительно долго привыкает к современным технологиям. – Это, товарищи праправнуки, не грузовик первого класса «Тахмасиб» на фотонной тяге с зеркалом-отражателем. Где, я вас спрашиваю, героическое напряжение мышц? Где пятикратные перегрузки?..

– Где сломанные шеи? – добавил Яков Вандерхузе, поправляя манжеты рубашки.

– Кстати, – сказал Горбовский, – ведь нам не нужны сломанные шеи? А то мне вас под гарантию дали – не простят.

– Акико не простит, – согласился Кондратьев. – А уж киты и подавно… Но, знаете, Леонид Андреевич, душа болит.

– Ничего, Сергей Иванович. Вот мы сейчас мирно сядем, и отпустит, – заверил Вандерхузе.

– Между прочим, – не удержался Кондратьев, – я, если не знаете, как и Алексей Быков, взял в своё время двенадцатикратную…

– В своё время, – рассеянно покивал Вандерхузе. – Центрифуги, первая космическая, вторая… А сейчас, знаете ли, Д-принцип, выхлоп в гиперпространство. Да, собственно, вы, Сергей Иванович, экспериментально, на себе, так сказать, подтвердили работающий механизм сигма-деритринитации. Вы у нас яркое живое свидетельство.

– Вот спасибо, – ответил Кондратьев. – Хорошо, что не ископаемое.

– А? – страшно удивился Яков. – Почему ископаемое?..

– Товарищи следопыты, – обратился Горбовский и покраснел.

Следопытам стало стыдно, и поэтому все прошли в шлюз. В помещении висел электрический запах озона, парило – глайдер полностью пророс. Это был шестиместный антиграв «кузнечик». Он был тёплый после родов, но уже приятно шершавый на ощупь, как скорлупа строительного яйца, и на корпусе ртутно поблескивали капли влаги. Горбовский хищно выставил вперёд указательный палец и вскрыл перепонку.

– Учтите, – заметил Вандерхузе ему в спину, – это машина для преодоления трудностей, средство для исследования и выживания. Она конструктивно не предусматривает ваших сибаритских замашек. Нету в ней, Леонид, как вы любите выражаться, «лежбищ». Смиритесь.

– Смирение – удел рабов, – констатировал Горбовский, протискиваясь сквозь тамбур в рубку. Он навис над креслом и протянул к нему руки, как к мёртвому Лазарю. Хрустнули шарниры, кресло приняло горизонтальное положение, и Горбовский, удовлетворённо ухая, тут же разложил в нём своё мосластое тело:

– А вы говорили, – укорил он, впрочем, ласковым голосом, вытягивая ноги и пошевеливая носками ботинок. – Ах, Яков, нужно тщательнее читать инструкцию пользователя. Рабочее место необходимо обустраивать под персональные нужды. Труд должен приносить радость и удовольствие. Это понимали даже в античные времена. Иначе работа превращается в каторгу. А нам нужна каторга? Нет. Мы её успешно преодолели. В том числе изобретением лежбищ.

– Вы бы всё же дождались Бадера, – обиженно проворчал Вандерхузе и встопорщил руками знаменитые рысьи баки. – Негоже спускаться без него.

– И что Бадер? – повёл носом Горбовский. – Август-Иоганн сейчас вникает в чуждую технологию, которая здесь, на орбите, всем нам изрядно попортила нервы. Шёпот из темноты, наведённые галлюцинаторные фантомы. Это повод к изучению, а не к бегству. Не на тех напали. Нашего человека, стремящегося к знаниям, страшилками не запугать. Особенно Бадера, который у нас ба-альшой специалист по искусственным образованиям. Они его преследуют по жизни. Можно сказать, где появляется Август-Иоганн, образуется феномен. Феноменальный человек – десантник, профессор. Но он вместе с Комовым прибудет завтра, а сегодня мы спустимся вниз и глянем, что к чему. Не стану я дожидаться и отсиживаться. И не останавливайте. Да, я член Мирового Совета. Но прежде всего – человек. А человек, как известно, это звучит. А ещё я следопыт, распутыватель загадок. Не люблю, когда честный труженик в коридоре затравленно оглядывается на тёмный угол и трясётся как осиновый лист. я в правильном значении использовал выражение, Сергей Иванович?