Генри Олди - Волчонок

Сполохи «полярного сияния». Блики — на стенах и барельефах, на лицах, на длинных столах, покрытых зеленым сукном. Взгляды. Сотни взглядов сошлись на незваных гостях. Никто не кричал, не визжал, не пытался бежать. Ботва стояла и смотрела. Даже скрипка умолкла.

— Это что, обещанное шоу?

Томный женский голос прозвучал в тишине на весь зал.

— Шоу! Шоу!

— Просим!

На либурнариев обрушился гром аплодисментов. Разъяренный декурион выстрелил в потолок, и аплодисменты превратились в овации.

— Браво!

— Еще!

— Это не шоу! Лайнер захвачен силами ВКС Помпилии!

— О-о, какая экспрессия!

— Браво, маэстро!

— На пол! Все на пол, я сказал!

— Браво! Бис!

— Все на пол! В противном случае…

Акуст-линзы взорвались бравурным ритм-н-вальсом, хитом маэстро Глясса. Рык декуриона безнадежно потонул в звуках музыки. Вихрь пятен радужной пургой закружил по залу, превращая лица в маски клоунов, а форму — в карнавальные костюмы.

— Так это было шоу? Розыгрыш?!

Шлюха больше не плакала. Нагая среди одетых, она с трудом перекрикивала вальс, улыбаясь Марку.

— Потанцуем, красавчик?

— На пол! Лицом вниз!

— Это мой любимый танец! Ну пожалуйста-а-а…

— Лицом вниз! Буду стрелять!

Зверея, Марк вскинул «Универсал».

— Какой ты горячий! Ты любишь, когда лицом вниз?

Она скользнула ближе, намереваясь обнять курсанта. Рука шлюхи, вцепившаяся в ствол «Универсала», оказалась неожиданно сильной. Оружие повело в сторону; твердое, как камень, колено воткнулось Марку в пах. От боли Марк согнулся в три погибели. Перед лицом колыхнулись полные груди, твердый сосок мазнул по щеке. «Кувыркнись — полегчает!» — оскалился из подступающей тьмы кто-то, похожий на Катилину. Когда Марк попытался уйти кувырком, на его затылок опустился шлюхин локоть. Вместо кувырка вышел неуклюжий перекат; Марк сделал попытку встать на ноги…

Вокруг кипел цирк: парад-алле. Бестолково паля в потолок, рушился на ломберный стол курсант Клавдиан. Фишки летели фейерверком. Старик в шарфе избивал курсанта Плиния, орудуя наручниками, как кистенем. Курсант Рутилий лежал на полу; на Рутилии верхом сидел крупье. Время от времени крупье подпрыгивал. Курсант Эбурн…

— Лицом вниз, — мурлыкнули у Марка над ухом. — О-о…

И все погасло.

— Центурион Май!

— Я!

Шлюха, чьи локти и колени запомнились Марку на всю жизнь, сделала шаг вперед. Голая вчера, сегодня она надела легкомысленное мини-платьице. Высоченные каблуки-шпильки не мешали прелестному центуриону «тянуть ножку».

— Встать в строй!

— Есть!

— Обер-декурион Конвин!

— Я! — откликнулся старик, любитель наручников.

Он по-прежнему был в шарфе с бахромой, поверх сетчатой майки.

— Встать в строй!

— Есть!

— Манипулярий Реститут!

— Я! — гаркнул крупье.

— Встать в строй!

— Есть!

— Центурион Амплиат!

— Я!

— Манипулярий Секунд!

— Я!

— Обер-центурион Везоний! Обер-декурион Саллюстий…

Марк умирал от стыда. Их курс выстроили на плацу, напротив строя «туристов». Дисциплинар-легат Гракх не комментировал провал операции, не устраивал разноса. Он просто вызывал «туристов» по одному. Таким тоном, что в каждом слове ясно слышалось: «Благодарю за службу!»

Лучше бы меня убили, подумал Марк.

Он не знал, что подобные операции проводятся на четвертом курсе в обязательном порядке, после первых «офицерских» инъекций. И никто из офицеров не позволит себе рассказать курсанту заранее, что его ждет. Стыд — великий стимул. Но злорадство — величайший.

Если меня, то и других — тоже.

Кроме того, однажды и нас пригласят в «туристы».

Природа смеха — единственное, что непостижимо во Вселенной.

Господин Х хохочет, видя старушку, упавшую в лужу. Господин Y всплескивает руками и кидается на помощь. Вечером господин Y смеется над проделками Мистера Колено из шоу Барри Робустера. Господин Х угрюм и раздражителен: Мистер Колено выводит его из себя. Выключив опостылевший визор, господин Х читает «Вверх по эскалатору» и периодически улыбается тонким шуткам лорда Априори, главного героя романа.

И господин Х, и господин Y смеются, когда их щекочут.

Мы кричим: «За что?» — когда приходит беда. Спрашиваем «Почему я?» — когда судьба поворачивается задом. Возмущаемся: «Что за бред?» — оказываясь перед выбором. Все эти вопросы риторические, они не требуют ответа. Ответа требует один-единственный вопрос: «Почему я смеюсь?» И, как следствие: «Почему не смеешься ты?»

Задайте этот вопрос.

Если у мира есть создатель, он рассмеется вам в лицо.

— Ее звали Настасьей Егоровной, — говорит дед.

— Кого? — не понимает Марк. — Медведицу?

— Нет, дрессировщицу. Если с фамилией, то Настасья Егоровна Рябушинская. У них на Сечене в смысле имен полный швах. Пока запомнишь, мозги сломаешь. А медведицу звали просто Машкой.

— Ну и что?

— Ничего. Работали близнецами: Настасья Егоровна и Машка. Обе в сарафанах, на головах — кокошники. Бусы, серьги, вязаные шали. Настасья Егоровна была женщиной видной, фактурной. Любить — не перелюбить. Но рядом с Машкой… Ты когда-нибудь видел самку кодьяка?

— Нет.

— Тебе повезло, парень. На задних лапах — метра три, честное слово. Триста килограммов любезности. Говорят, медведи-кодьяки плохо поддаются дрессуре. Ну, не знаю. Машка была чудом. Главное, не давать ей лизаться…

Марк злится.

Дед говорит не о том.

Два месяца назад сенат Великой Помпилии принял решение лишить гард-легата Тумидуса, Маркова дядю, расового статуса. В семье Тумидусов ждали, что триумвират диктаторов — вершина исполнительной власти — наложит вето на решение сената. Ничего подобного: триумвират одобрил единогласно. Отец Марка принял это, как катастрофу. Подписал отречение от брата. Заставил маму подписать тоже. Взял месячный отпуск: ему было стыдно показываться на работе. Стыдно за брата-изменника. Марк устроил отцу скандал. Отрекаться от дяди отказался наотрез. Кричал, что Помпилия еще поймет, кого лишила статуса. Еще на коленках приползет… Отец дал Марку пощечину. Марк взъярился и улетел к деду. Второй день он ждал, что дед вступится за сына, наказанного по ошибке. Сын все-таки. Старший. Герой, боевой офицер. Первопроходец-коллант. Гордость семьи — не позор, а гордость!

А дед болтает о какой-то медведице…

— И вот приходит Настасье Егоровне приглашение. Не куда-нибудь, а в Раменглоу, к его святейшеству патриарху Олоферну. Выступать надо на площади святого Глио, перед собором Тысячи Лиц. Патриарх намерен смотреть на Машкины фокусы с балкона. Гонорар предложили — ого-го! Прилетела Настасья Егоровна в Раменглоу, поселилась в отеле, ждет. Машке отдельный номер забронировали, с ионным душем…