Михаил Харитонов - Золотой Ключ, или Похождения Буратины. Том I. Путь Базилио

Пытаюсь отодрать петушка от стекла, но он присох намертво. Кладу стекляшку в горячую воду, чтобы карамелька отмокла. Хорошо, что у нас есть горячая вода. Это цивилизация, когда есть горячая вода. Не Тора-Бора, конечно, но жить здесь можно, к тому же климат, ласкающий, нежный - ах, эта старая Европа! Впрочем, к чему она? Не к хуям ли, Мальвина, не к хуям ли?

Что со мной? Да так, ничего. Просто в голове кто-то нечаянно погасил свет.

Ах да, я сегодня ещё не говорил тебе? - я люблю тебя, Мальвина. Некоторые неизвестно зачем прибегают с этим к латыни. Amo te. Odi sui. Vae soli. Надо ж бля, я ещё что-то помню. Двуглавая фраза: горе одному или горе солнцу? Горе одному. Горе солнцу. Можно прочесть и так и так. Горе солнцу, горе побеждённому солнцу, вчерашнему солнцу, что на чёрных носилках несут. Осип Эмильевич, что-ли? Не уверен. Может, и Пауль Целан. Но и с ними, с обеими - хуй. Хватит ли его одного на обоих? А, пусть разбираются сами, мне пох.

Мальвина. Ты приходила ко мне, Мальвина, ты мучила меня, Мальвина.

Помнишь, после всего, когда ты уже была чиста, я мечтал о доме? О нашем доме? Жить в буковых рощах, до самых вершин налитых ароматом цикламен. Мирной была бы наша лужайка перед домом, и лани паслись бы под прозрач-ными до призрачности деревьями парка. Красуясь в спокойной прелести, стояла бы Ты посре-ди лужайки, и олени льнули б к поясу твоего платья. Руки наши покоились рядом, пятилистник - твоя рука, пятилистник - моя. Умиротворённо бредём на закате мимо красных стен, и взором открытым глядим вослед улетающим птицам, навстречу целебному ветру, что с розовых дует холмов. О, с какою тоскою я жаждал любить без же-лания! Но слаще поняшу взять за нежные ушки, да войти в её писечку, не забыть и очочко, тугое и сладкое, как я не знаю что! Но не мне это счастье. А вот Арлекину, не будь он пидрилка - ему подошло бы, этому гаду. Он гад, он истязатель моей жопы, он недобрая тварь, о Мальвина, Мальвина, Мальвина! И я - с ним - тоже становлюсь недоброй, ебучей, или хуже - ебомой тварью. Дрожащей и право имеющей на любое бесчестие, бля бла бла бля! Бляблаблабля! Вот ключ, вот пароль, вот только не знаю, к чему. И знать не хочу, раз ты ты, Мальва, всех кинула, предала как говно, как ещё раз говно, и как собака свою единственную пятую ногу!

Знаешь, а мы же всё-таки добрались до моря. Море, помнишь? Айс уносил меня - я грезил о море. Сунуть в него свою зарёванную морду - в воду, в эту вечную воду, mare nostrum, она без крови горяча и трали-вали. И, конечно, тили-тили. Ах ты мука моя скука, что за полечка у нас с тобой была, что за полечка, полечка, о йе-йе, Мальвина, сука ты холодная!

Полечка, моречко, кралечка, чаечка. Русалка, цыганка, цикада. Как мечтал я танцевать и целоваться с тобою - вечером, у полосы прибоя, на каменном берегу. Камень пусть будет белым, море пусть будет чёрным. Танцевать и целоваться, танцевать и целоваться, едино, слитно, без разрыва - танцеловаться. Мы танцеловались вечером у прибоя. После "мы" не хватает каких-то слогов. Каких-нибудь трёх слогов. Ну пусть пока будет - гламурно танцеловались. Мы гламурно танцеловались вечером у прибоя. Есть ли на "мы" внеметрическое ударение? Допустим. А потом что? Что потом-то? А потом утонули. Я хотел бы утонуть в тебе. Запишем всё это в тетрадочку - кажется, что-то и вправду вытанцовывается. Если вырастет стишок хотя бы с вершок - пусть он будет твоим, как и всё остальное. Ненужное тебе, но твоё, твоё.

Ищу тетрадку. Я никогда никуда её не кладу, не прячу, не хороню - я её забываю. Я всё время её где-то забываю, но никогда не забываю о ней. И поэтому всегда нахожу, обычно - ближе, чем думается. Вот и сейчас. Она лежит на стуле, и на ней стояла та самая чашка Петри. Тетрадка со стихами, что может быть банальнее? Только любовь. Да, кстати, хорошо что вспомнил. У меня большая новость для тебя, ты будешь поражена, ты охуеешь, где бы ты не была, ты просто с глузду спрыгнешь: я люблю тебя, Мальвина!

Не, ну ты зацени, ну ты прикинь: после всего - я люблю тебя, Мальвина. Ты можешь в это поверить? Я вот - нет, не могу.

Самое страшное в любви - всеохватное чувство небытия. Amo ergo non sum. Я люблю - следовательно, не существую. Я есмь только с тобой. Если в мире нет тебя, это даже не больно - это мёртво. Ты, Мальвина - Жизнь жизни моей, как сказал блаженный Августин о своём смешном бородатом Боге.

Когда ты дала от нас дёру, Жизнь жизни моей, ты забыла у меня крем для ног и полотенце.

Я не могу жить без тебя, Мальвина. Я живу, но не могу.

Ах да, как же я забыл-то. Мне же не надо жить. Как тем самым, которым надо было плыть, а не жить. А мне необходимо выполнять задания. Мне надо выступать. Выступать! - вот чего я хотел бы не мочь. Я боюсь, что мне когда-нибудь это понравится по-настоящему - то, что мы делаем на сцене. Артистический темперамент, чувство зала, всё такое. Мечта актёра: самоубийство перед публикой. Кровь-кишки-распидорасило: это моё, родное. Выступление - всегда имитация самоубийства, симулякр суицида. Кстати, какой поц это спизднул? Станиставский, хрен ему в стык? Немирович-Данченко, хрен ему в стык? Антонен блядь Арто, хрен ему в стык, и более того - в уста, из уст в уста, из уст в уста?

О, крик растлеваемой плоти! Бычья морда Минотавра в ночной пасти лабиринта. То смеётся и блещет потным крупом, то - о ужас! - нежно мычит и лижет мне руки кровавым языком, уговаривая бросить всё, даться, бросить меч и поселиться навек в лабиринте. "Так говорил Заратустра", часть четвёртая, перевод Солдатенкова. Не, пизжу: это Белый Андрей, откуда-то из переписки; забыл, откуда.

И сегодня у нас выступление. Первый раз в Директории. Жду с нетерпением - блядь, ну какой же позор. Чтобы снова даться, даться Минотавру. Ебать мои хуюшки! - даться, принять, насадиться, а потом выплеснуться сладкими помоями. Публика это любит; публика это жрёт; публика этого хочет. Но хочу и я - вот что страшно, Мальвина, вот что страшно.

Кстати об этом: пора принимать айс. Дозу надо наращивать: крыша едет не спеша, тихо шифером шурша - но без срывов, без срывов.

Сую в рот первый шарик. Заталкиваю под язык и сильно нажимаю, продавливая в фистулу. Дёргает нерв в челюсти: дозатор опознал вещество и сейчас начнёт его сброс в кровоток. В щадящем режиме, бля, в щадящем режиме, ёпа. О, до чего же полезная вещь, этот айс. Он помогает мне любить тебя с пользой для общества. Любить эту чёрную лазурь в переборах коленчатой тьмы, этот нищенски синий и заплаканный лёд, чёрный и синий, black and blue, я весь black and blue, и с тех самых пор я не пришёл в сознание и никогда не приду.

О! Хорошо пошло. Больно и сладко, всё как мы любим.

Я смотрю на себя в зеркальце. Кровь отливает от щёк, торец мой бледнеет, лунеет, стираются случайные черты. Начинает подрагивать нижняя губа и левое веко. О, левое веко! Как я жалок. Ты б сблевала с меня сейчас, возлюбленная моя, ты бы с меня непрерывно блевала, если бы тебе не было всё равно, есть я или нет меня. Так вот, меня - нет. Нет и не было.