Михаил Харитонов - Путь Базилио

— …П-па м-маленькой, чем поят лошадей! — гнусавил какой-то коняка.

— Мальчики, ну нельзя же столько пить, — этот голосок был тоненький, овечье-подблеивающий. — Скарятин, ты опять! Ну сколько можно!

— Овца, овца… сосни хуйца… сосни хуйца, овца! — бормотал коняка, шевелясь шумно и дерзостно.

— Убери эту свою штуку! Я не могу, я утомлена! — возмутилась овечка.

— Сос-сни… ну сосни… сосну… со сна… немно — о — о… — конь противно реготнул и закончил обычным конским «ого-го».

— Долли права, Скарятин. Хорош тебе, — недовольно прогнусавил кто-то третий. — Сейчас будешь как те дрова… — 37 был не в силах отворить веки, но каким-то образом догадался, что речь идёт о нём.

— Так всё равно выпить нет, — посоветовал новый голос, откуда-то сбоку.

— Будет, — уверенно сказал гнусавящий. — Сейчас доктор кьянти подгонит, у-гу.

— Н-ну п-па рюмочке… п-па рюмашечке… п-па м-м-мане… мани… — язык у коня заплетался. — Л-л-лошадей! — крикнул он и ударил копытом по полу. Что-то звякнуло-подпрыгнуло. Конь повторил, с тем же результатом.

— Скарятин! — жалобно заблеяла овечка. — Ну я тебя просила! Ладно, давай это самое, — она обречённо вздохнула, — только не буянь.

— Доличка, ты его совсем разбаловала. Лучше споём, — предложил тот же посторонний голос.

Буратине тем временем кое-как удалось разлепить один глаз, а за ним и второй. Счастья ему это, правда, не прибавило: в поле зрения кружились какие-то мутные пятна. Проморгавшись, он сумел разглядеть облупившийся потолок.

Делать нечего — пришлось повернуть голову. Это простое действие отдалось острой болью в затёкшей шее. Зато в поле зрения попал лабораторный стол — точнее, та его часть, которую не заслоняла лошадиная туша, раскопытившаяся на каком-то ящике.

Напротив коняки пристроилась на автоклаве — нормального насеста в комнате не было — какая-то некрупная птица с круглыми жёлтыми глазами и основательным клювом. Её Буратина видел пару раз в отцовской лаборатории. Птица меланхолично поклёвывала что-то из кулька. Сбоку жалась пушистая овечка с огромным розовым бантом между ушей. В другое время она непременно пробудила бы в Буратине желание обладать ею. Но не сейчас, нет. Ему было трудно, томно.

Стол был заставлен посудой, в основном питейной. На полу валялось несколько пустых бутылок.

Ещё чуть-чуть сместив глаза, бамбук заприметил на своей родной койке тощего рыжего спаниеля. Тот возлежал на ней по-хозяйски, приобняв лапой в чёрной перчатке пустой стакан.

— Фингал, балалайка где? — поинтересовался он, потягиваясь. — Ника вроде принесла?

— Мальчики, ну хватит же! — овца неожиданно упёрлась. — Сейчас доктор Коллоди вернётся, а у нас тут безобразие!

Скарятин мощно всхрапнул, покачнулся, однако ж усидел.

— Балалайку давай, — спаниель чуть приподнялся. — Фингал, где она там?

— Мальчики, ну не надо… ну хотите, я вам спою? — попросила овечка, беря в ручки узенькую балалаечку, перевязанную малиновой ленточкой.

— Что ж, — рассудил птиц, — спой, светик, не стыдись.

— Я вообще-то Долли, — обиженно сказала овца, — а Светка твоя — дура и вредина. Она мне вчера в анализы напис… намочила.

Спаниель хохотнул.

— Да ладно, Светка нормальная пупица, просто ты её своим занудством достала…

Овца дёрнула струну, другую. Струны зазвенели — здынь, здынь, здынь. В затылке Буратины это отдавалось как «буц, буц, буц».

— Как лист увядший падает на ду-у-ушу в эстетике замммме-е-ееееедленного жееста… — с душевностью заблеяла Долли.

— Гу-ук, гу-ук, — Фигнал издал неприятный звук, обнаруживший его совиную основу.

— Н-нах… Парррюмачке… — пробормотал засыпающий конь.

— Что-нибудь повеселее, пожалуйста, — попросил спаниель.

Долли обиженно замолчала, потом переладилась и заголосила чуток побойчее:

— Па-адал Перец, па-адал Ясный…

— Не то, — констатировал Фингал. — Бобик, давай уж ты.

— Фингал, меня Робертом зовут, — напомнил рыжий. — Можно Робин. Можно Бобин. Можно, наконец, по фамилии…

— Короче, Склифосовский, — Фингал, не вставая, простёр рукокрыль, оказавшуюся неожиданно длинной, и балалайку у овцы отобрал. — Давай-ка про пятницу, — инструмент откочевал к спаниелю.

Буратина тем временем пытался соображать. Надорванная неумеренными возлияниеми башка тому противилась, но всё-таки заработала. В частности — отыскала и вытолкнула на свет воспоминание о том, что доктор Коллоди вроде как собирался прийти пить с друзьями. Судя по всему, друзья были на месте — и уже успели поддать. Оставалось выяснить, где сам доктор Коллоди и в каком он состоянии.

Робин-Бобин сел на попу ровно, встряхнул ушами, ударил по струнам и запел:

— К нам вернулася из нахуя, лихо ахая-бабахая, пиздобразница-хуятница — раз-два-три-четыре-пятница!

— Пятница, пятница, пятница-развратница! — подхватил Фингал и лихо гукнул по-сычиному.

Скарятин пробудился, встряхнул гривой.

— Разминайте, тёлки, попоньки — раз-два-три-четыре-оппаньки! — выржал он, заглушая птица и пса. Овечка демонстративно поджала ушки и отвернулась.

— Обтруханчики-малёсики! Всем чесать свои колёсики! — простонал Робин-Бобин, наяривая всё бойчей.

— Пятница, пятница, пятница-развратница! — грянули все, кто во что горазд, издаваючи невообразимый шум.

Буратина застонал от натуги: он пытался понять, что происходит. Что такое «пятница», он помнил ещё по вольерному житью. Обычно так называли вечер перед Сретением. Когда-то в этот самый день доктор Моро то ли скрестил, то ли срастил ужа с ежом. Так или иначе, трансгенщики этот день отмечали как профессиональный праздник. По традиции, накануне торжества заготовок хорошо кормили и не наказывали. Правда, наутро в вольере некоторых не досчитывались: по той же традиции, ночью неудачные экземпляры усыпляли и отправляли вниз. Но Сретение отмечали вроде как зимой, а до зимы было ещё сколько-то. Деревяшкин попытался сообразить, сколько именно, но тут же запутался.

— Тили-тили трали-валенки, мы по рюмочке по маленькой… — начал было спаниель.

— Чем поят лошадей! — немузыкально заорал Скарятин, сбившись на свою любимую.

— Деф позор-рный, такую песню испор-р-ртил! — рыкнул пёс.

— Мальчики, ну не ссорьтесь! — заблеяла Долли.

Тут дверь распахнулась, все притихли, а потом разразились радостными воплями.

Буратина собрался с силами и сел на полу: любопытство победило-таки похмельный синдром.

Из-за двери показалась грузовая черепаха. На спине у неё стоял таз, судя по донёсшемуся до деревяшкина аромату — с пловом или чем-то вроде того. Сзади была приторочена пузатая канистра, по бокам висели сетки с пузатыми оплетёнными бутылками. «Кьянти» [39] Наши герои запивают плов кьянти. В принципе это можно, но я бы не рекомендовал запивать плов каким бы то ни было алкоголем - лучше горячего зелёного чая в этой области ничего не придумано. В особенности же не советую поступать как Скарятин, то есть употреблять с пловом пиво, тем более холодное: бараний жир застынет прямо в желудке, с самыми скверными последствиями для пищеварительного процесса - что со Скарятиным, собственно, и произошло. И поделом! — подумал Буратина, и подумал верно.