Михаил Харитонов - Путь Базилио

Поутру на Дворе было тихо. Четверо солдат чинно оправлялись, сидя рядком на брёвнышке над выгребной ямой. В углу, под сенью стен, старшина дисциплинировал новичков, заставляя их отжиматься с грузом на плечах. В роли груза выступал он сам, а в качестве стимула использовал короткую плётку. Новички дышали шумно и нервно, но голоса не подавали.

На плацу служители-верблюды убирали мясо, оставшееся от вчерашней маналулы. Некоторые куски ещё шевелились, точнее — пошевеливались. Маналула была дежурной, без особых жестокостей. От такой обычно дохли относительно быстро, где-то под утро. Некоторые счастливцы даже не успевали застать рассвет. По обычаю, с первыми лучами солнца маналула возобновлялась. Вот и сейчас унылый сторож возился с распятым меж двух столбов телом неизвестного правонарушителя, обкалывая его из большого шприца какой-то жидкостью. Тело слабо подёргивалось, не издавая лишнего шума: видимо, голосовые связки злодея пришли в негодность ещё вчера.

Тарзан наблюдал за этой сценой, стоя на возвышении посреди плаца, в чунях и боевых рейтузах, с пикой в руке. Ему было холодно и скучно. Однако древний обычай не допускал исключений: вождь должен просыпаться первым и вставать на стражу, чтобы выводок видел его бдящим, а не спящим. Бороться с обычаями Тарзан считал контрпродуктивным. К тому же утренняя стража позволяла продумать и распланировать дневные дела.

Но сегодняшние цели были ясны, а задачи — определены. Так что в голову беспрепятственно лезла чепуха из зоны психологического комфорта: мягкая перина, кофе в постель, тело юного джейрана, недавно подаренного поняшами. Джейран был мягкий, послушный, а главное — очень походил на девочку. Если честно, Тарзан предпочитал противоположный пол своему. Но подобное пристрастие было совершенно несовместимо с образом сурового вождя, у которого единственная утеха — твёрдая, как доска, задница боевого товарища. От таких радостей вождь отмотался, распространив слух о том, что предпочитает существ помоложе: среди стариков это считалось более-менее приемлемым чудачеством. Но, конечно, ни о каких самках не могло быть и речи. По крайней мере, пока.

От этих мыслей его отвлёк нахнах, почтительно склонившийся у возвышения и ожидающий, когда же вождь обратит на него внимание. Тарзан выждал ещё секунд десять, потом стукнул копьём и распорядился:

— Гавары быстра.

— Салям, Тарзан. Аны едут, Тарзан… эта… балшой ящык на калёсах, да, — выдавил из себя оробевший солдат.

Тарзан дважды стукнул копьём. Подскочили верблюды.

— Ящык на калёсах называть дилижанс, — последнее слово Тарзан произнёс правильно, без коверканья. — Ты нэ знаешь этот слово. Чэго ты ищё нэ знаэшь?

— Н-нэ з-з-наю, — солдат испугался.

— Можеть бить, — прищурился Тарзан, — ты нэ знаешь, щто такое харам и щто такое халяль?

Верблюды придвинулись к нахнаху ближе. Солдат затрепетал.

— Н-н-нэт… то ись да! Я знаю харам и халяль! Харам плохо, тьфу! Халяль харашо, во! — он гордо поднял вверх большой палец, кривой и с обгрызенным когтем.

— Это всё чэво ты знаещь? — поинтересовался Тарзан. — Назави пятдэсят сэмь прызнаков халяля!

Солдат выпучил глаза, честно пытаясь что-нибудь припомнить. Ничего не получалось.

— Панятно. Пазавыте нюфнюфа Джямаля, — распорядился вождь.

Нюфнюфа-законоучителя верблюды доставили через пять минут. Старика голым выволокли из постели, где он, похоже, лежал не один: из седой шерсти в паху предательски свисал мокрый розовый кончик.

— Тарзан, защыты мэня! — возопил Джамаль, брошенный к возвышению. — Мэня агаварылы мунафики! Я нэ дэдал харам! Эта биль нэ мой сын! Эта плэмянник, эбат плэмянника дазволэно…

Тарзан поморщился, потом демонстративно зевнул, показав жёлтые клыки.

— Ты! — показал он на старика. — Мэня нэ ынтэресует, щто ты эбаль. Эбаль ты хот свой жёпа. Меня ынтэерэсует, пачиму мой солдат нэ знают харам и халяль. Вот он, — показал Тарзан на нахнаха, стоящего по стойке смирно и преданно пучащего глаза, — нэ может сказат про халяль.

— Кафир! — завизжал нюфнюф. — Я сам разарву эво на части! — он потряс тощими лапами.

— Он нэ кафир, — нахмурился Тарзан. — Он воен. Он сражался и палучал раны. Даже сэйчас ему тяжело стаять. — Понятливый солдат тут же скособочился, всем своим показывая, что стоять ему ой как тяжко. — Но он стаит, патаму щто у нэго твёрдый дух, — продолжал Тарзан. — Ты учытэл закон. Ты должэн учыт нахнахов закон. Пачиму ты нэ научил его ничэму? Он тэбэ сделал плохоэ, ыли его атэц слэлал тэбе плахое, щто ты его нэнавидиш?

— Нэт, — признал законоучитель, лихорадочно соображая, к чему дело идёт.

— Может быт, — продолжал доёбываться Тарзан, — ты сам нэ знаещь закон?

— Я знаю закон! — закричал Джамаль, ломая лапы. — Я лучщый учытел закон в этых мэстах!

— Значыт, — заключил вождь, — ты проста нэ хочищь учыт маих воинов правильный закон. Ты мунафик. В падвал его, — кивнул он верблюдам. — Сэгодня вэчэром я услишат в сваи ушы, как этот лицэмэр и прэдател прызнаеца ва всём.

— Гаспадин! Паслюшай! Адно слово! Адно толка слово! — орал нюфнюф, которого верблюды подхватили под микитки и потащили в подвал.

Тарзан мысленно поставил галочку в списке. Как ему неоднократно докладывали, болат-юртовский нюфнюф был популярен среди рядовых нахнахов. Он не заставлял их учить скучные правила, зато вовсю торговал наркотой, в том числе айсом, и держал низкие цены. При этом сам Джямаль айсом не вмазывался, жил аккуратно и ничего не нарушал, если не считать пристрастия к собственным детям — что запрещалось религией, но не осуждалось обществом. Всё это настораживало: может быть, старик лелеял какие-то честолюбивые планы. Убивать законоучителя было бы ошибкой, а вот подорвать репутацию — самое оно. Вечером, решил Тарзан, нужно будет привести его на плац, немножко сделать больно, а потом простить под обещание учить воинов должным образом. Напуганный нюфнюф устроит местным настоящую учёбу, что вызовет недовольство. Касательно же айса вождь очень рассчитывал на сегодняшнюю встречу и её итоги.

— Встрэть дилижанс и атведы дарагих гастей, — бросил он ожидающему нахнаху. — Дай пакушат и патом заведы в башню. И скажы, пусть идёт смэна. Скорэнько.

Смена явилась минут через пять. За это время Тарзан обдумал, в каком виде ему приходить на совещание.

В своей личной комнате — во всех крепостях домена шерстяных была комната вождя — Тарзан скушал креп с ежевичным муссом, выпил каппучино [46]и позволил себе немного «Baron Otard VSOP». Заел коньяк пастилкой: шерстяные острым обонянием не отличались, но кто-нибудь мог унюхать запах алкоголя. Алкоголь считался харамом, и не без оснований — тому были виной особенности обмена шерстяных, прежде всего проблемы с алкогольдегидрогеназой [47]. Тарзану, прошедшему две основательные перепрошивки, никакие вредные последствия не грозили — но объяснять такие моменты рядовому составу было совершенно ни к чему.