Питер Уоттс - Ложная слепота (сборник)

– Спасибо, – произнесла она, имея в виду: «На борту корабля такой штуки просто не существует».

«Тезей» зазвенел. Вдогонку раздался голос Сарасти:

– Выход на орбиту через пятнадцать минут. Через пять всем собраться в вертушке.

– Ну вот, – пробормотала Бейтс, отправляя в путь последнего солдатика, – поехали.

Она оттолкнулась и поплыла вверх по хребту. Новорожденные машины-убийцы угрожающе пощелкивали в мою сторону. От них пахло новыми автомобилями.

– Кстати, – бросила Бейтс через плечо, – ты пропустил самое очевидное.

– Что-что?

В конце прохода она развернулась вверх ногами и, как гимнастка, приземлилась рядом с люком вертушки.

– Причину. Зачем кому-то нападать, если от нас им ничего не нужно.

– Если они на самом деле не нападают, – прочел я на ее лице. – Если они защищаются.

– Ты спрашивал насчет Сарасти. Крепкий парень, волевой лидер. Мог бы больше времени проводить с рядовым составом.

Вампир не уважает подчиненных. Не прислушивается к советам. Постоянно прячется. Я вспомнил косаток-мигрантов.

– Может, он щадит наши чувства?

Он знает, что заставляет нас нервничать…

– Разумеется, – отозвалась Бейтс.

Вампир даже себе не доверяет.

И это касалось не только Сарасти. Они все скрывались от людей, даже когда сила была на их стороне. Всегда жили на грани легенды.

Началось все как обычно: вампиры далеко не первые обнаружили преимущества сохранения энергии. Землеройки и колибри, обремененные крошечными тельцами и форсированным метаболизмом, за ночь умирали бы от голода, если бы не впадали в оцепенение на закате. Коматозные морские слоны бездыханные таились на дне морском, поднимаясь только в погоне за добычей или когда содержание лактата достигало критического уровня. Медведи и бурундуки снижали энергетические расходы, отсыпаясь голодными зимними месяцами, а двоякодышащие рыбы – существа родом из Девона, владеющие настоящим «черным поясом» по искусству спячки, – могли лечь и сдохнуть на долгие годы, ожидая дождей.

С вампирами было немного иначе. Им мешал не метаболический разгон, недостаток кислорода или накрывающий кладовку снежный полог. Для них проблема заключалась не в малом количестве добычи, а в том, что они сами не слишком от нее отличались, так как совсем недавно отошли от базовой линии гоминидов. Наши темпы размножения совпадали. Обычная динамика типа «волк – заяц», когда на одного хищника приходится сотня жертв, здесь не подходила. Вампиры питались добычей, которая размножалась не многим быстрее их, и выжрали бы собственную кормовую базу в мгновение ока, если бы не научились давать по тормозам.

Эволюция вынесла им смертный приговор, когда они уже могли отключаться на десятки лет. В этом был двойной смысл. Анабиоз не только срезал их метаболические потребности, пока корм размножался до уровня потребления. Он давал на время забыть, что мы – их добыча. К плейстоцену люди сильно поумнели, даже могли позволить себе легкий скептицизм; если за годы жизни в саванне ты не сталкивался с ночными демонами, с чего тебе верить болтовне дряхлой бабки за трапезой у костра?

Сон вампиров был смертью для наших предков, пускай даже именно эти вражеские гены – ныне присвоенные людьми – спустя полмиллиона лет хорошо нам послужили, когда мы покинули Солнечную систему. Меня ободряла мысль о том, что Сарасти, скорее всего, сам чувствовал власть инстинктов, врожденное отвращение к собственной видимости, вылепленное поколениями в ходе естественного отбора. Быть может, каждую минуту, проведенную в нашем обществе, он сопротивлялся голосам, требовавшим от него скрыться, спрятаться и позволить добыче успокоиться. Вероятно, он уходил, когда становилось невмочь им сопротивляться. Вдруг мы его нервировали не меньше, чем он нас. Могли же мы на это надеяться, правда?

Наша окончательная траектория в равной мере сочетала элементы осторожности и отваги.

«Роршах» нарезал идеальные круги по экватору Большого Бена, на расстоянии 87 900 км от центра тяжести. Сарасти не желал выпускать объект из поля зрения: не надо быть вампиром, чтобы не доверять ретрансляционным спутникам в радиоактивной пурге из песка и роботов. Очевидной альтернативой стало согласование орбиты.

Спорить о том, всерьез ли «Роршах» грозил нам – и понимал ли, о чем говорит, – уже было явно не к месту Так или иначе, мы могли столкнуться с защитными мерами, и длительное сближение только увеличивало риск. Поэтому Сарасти пришел к оптимальному компромиссу: умеренно эксцентричная орбита практически касалась объекта в перигее и держала нас на отдалении все остальное время. Траектория получалась длиннее, чем у «Роршаха», и выше – на нисходящей дуге приходилось идти на тяге, чтобы синхронизировать вращение, – но в итоге мы не упускали объект из вида ни на минуту, а на дистанции поражения находились лишь в течение трех часов до и после нижней точки.

Нашей дистанции поражения, естественно. Насколько мы знали, «Роршах» был способен, например, протянуть руку и прихлопнуть нас еще до того, как мы покинули пределы Солнечной системы.

Сарасти командовал из своей палатки. КонСенсус принес его голос в вертушку, когда «Тезей» проходил апогей:

– Пора.

«Чертик» воздвиг над собой купол – пузырь, приклеенный к корпусу «Роршаха» и надутый в вакууме одним выдохом азота. Теперь зонд навел лазеры на цель и принялся сверлить. Если сонар не ослышался, толщина поверхности под его ногами составляла всего тридцать четыре сантиметра. Несмотря на шесть миллиметров усиленной радиозащиты, лазерные лучи постоянно заикались во время работы.

– Сучий потрох, – пробормотал Шпиндель. – Это же надо, получается.

Мы прожгли прочный волокнистый эпидермис и изоляционные жилы какого-то материала вроде управляемого асбеста. Слой за слоем сверхпроводящей сетки, перемежавшейся слоистыми углеродными пленками.

Мы пробились внутрь.

Лазеры тут же погасли. За несколько секунд кишечные газы «Роршаха» надули палатку как барабан. В загустевшей атмосфере клубилась и плелась черная сажа.

Никто по нам не стрелял и никак не отреагировал. Вообще! В КонСенсусе начали копиться парциальные давления газов: метан, аммиак, водород. Много водяного пара, вымерзавшего быстрее, чем приборы успевали его регистрировать.

Шпиндель хрюкнул.

– Восстановительная атмосфера. До-снежковая фаза [40].

В его голосе звучало разочарование.

– Может, они еще не закончили работу, – предположила Джеймс. – Как и над всем объектом.

– Может…

«Чертик» высунул язык – огромный механический сперматозоид с оптомышечным хвостом. Головой ему служил толстокожий ромб, половину поперечного сечения которого занимала керамическая броня. Крошечный ганглий датчиков в его сердцевине был рудиментарным, но настолько маленьким, что мог просочиться в просверленную лазером узкую дырочку диаметром с карандаш. Зонд просунулся внутрь, облизывая свежепрорванное отверстие «Роршаха».