Борис Георгиев - Нф-100: Инварианты Яна

Иосиф с полминуты смотрел на Володю молча, потом развернулся и пошёл прочь.

- Я напишу вам, - сказал вслед ему Горин.

Митя взял пропуск и сунул его в карман со словами: 'Разбрасываетесь, а вдруг он пригодится кому-нибудь. У Нины Шатровой муж уехал в Венецию. Давайте отдадим ей. А, Володя?'

- Вы бы простились с ним. Отец всё-таки, - укорил бывшего инспектора Ян.

- Мы попрощались, - нехотя отозвался Володя. - Слова ни к чему. Мы слишком хорошо друг друга знаем.

- Кто отец? - осведомился психофизик.

- Не переживайте, Митя, не вы. Вас это не касается. Володя в чём-то прав, слов сказано слишком много, надо бы и делом заняться. Нужно помочь Свете. Было бы неплохо за ночь добить расшифровку.

И они направились наискосок через площадку, к выходу.

- Смотрите-ка, совсем стемнело, - проговорил психофизик, осторожно спускаясь за Гориным по трём каменным ступеням на аллею, ведущую наверх, к корпусам. - Фонарика у меня нет, при такой луне недолго и грохнуться с лестницы. Володя, у вас нечем подсветить? А у вас, Ян? Нет, ну надо же, какая темень! Мрак кромешный.

Человек, назвавшийся Иосифом Циммерманом, не замечал запаха сосновой хвои и можжевелового духа, не обращал внимания на выходки падуба, то и дело цеплявшегося за одежду, и шелеста листьев плюща не слышал. Поднимался быстро, спешил выбраться из затопленной мраком скальной котловины. Дышалось тяжело - лестница Дирака крута. На площадке возле корпуса Галилео он задерживаться не стал, хоть мрак там пореже из-за оконного света, и можно бы посидеть на скамейке, но не хотелось смотреть вниз. Когда поднимаешься вот так, в темноте, крутой лестницей по оплетённому плющом живому тоннелю, можно не следить за лицом, всё равно никто не увидит.

Иосиф старался не думать ни о чём. Когда слева в резной прорехе живой изгороди мелькнул светляк в янтарном ореоле - дежурная лампа у входа в корпус Энрико Ферми, он тряхнул головой, чтобы отогнать видение - лицо женщины, свет настольной лампы, открытая книга.

Мрак снова сгустился, Иосиф замедлил шаг, но не из опасений, что нападут, а просто не хватало воздуха - одышка. Время не обманешь, как ни карабкайся вверх, всё равно догонит старость.

Отсчитав сотню ступеней, он машинально полез в нагрудный карман - за пропуском. Лестница Дирака вот-вот кончится, и тогда...

В глаза ударило светом, вверху каркнул мужской голос.

Циммерман прикрыл лицо рукой, в которой карточка пропуска, но всё равно от света резало в глазах, и он стал смотреть под ноги. Капли росы на ступенях сияли, как ртуть.

- Уберите... свет... - попросил он, борясь с одышкой, и протянул охраннику единственный оставшийся пропуск. Тот, кто сторожил верхнюю площадку лестницы, фонарь выключил не сразу, сначала внимательно изучил карточку. Покончив с этим, он сказал на ломаном английском: 'Проходите, пропуск останется у меня', - и погасил прожектор, вмонтированный в шлем.

В глазах Иосифа плавали круги, некоторое время он брёл, полагаясь на память. Мощёная плитами площадка перед замком Мирамаре достаточно широка; даже если и ошибёшься в выборе направления, ничего страшного не случится. Скоро Иосиф увидел зубчатый контур башни, потом в тёмной массе по правую руку проступили кроны деревьев, стриженые головы кустов, аллеи, живые изгороди. Парк Мирамаре.

Парк ещё не закрыли на ночь; где-то, должно быть, у северного входа крутили музыку. Иосиф сунул руки в карманы и повернул на север - чтоб выбраться на страда Костиера.

Музыкальное бормотание стало громче. Что-то знакомое, но подзабытое почудилось Иосифу. Он стал шептать, с трудом припоминая слова:

'Как хорошо быть генералом,

Как хорошо быть генералом.

Лучшей работы я вам, синьоры,

Не назову...'

Песок скрипел под ногами, фонари были похожи на янтарные капли масла в салатной зелени. Дорожка кончилась, по левую руку открылась лужайка, за ней - чаша с цветами и частокол балюстрады. Справа - лабиринт из стриженных уступами кустов.

Назойливый куплет не отпускал:

'Буду я точно генералом,

Стану я точно генералом,

Если капрала, если капрала

Переживу'.

Иосиф задержался у входа в лабиринт. 'Отсюда виден маяк', - припомнил он, глянул влево и успел заметить, как на макушке маячной колонны вспыхнула и погасла огненная головня. Он хотел дождаться второй вспышки, но справа из-за живой изгороди крикнули тонким голосом, отчаянно: 'Мама!'

Ребёнок, мальчишка лет четырёх, заблудился в лабиринте. 'Ма! - звал он. - Мама!'

Иосиф свернул в проход между кустами и стал на ходу вглядываться во тьму. 'Время терпит, - думал он. - Надо помочь мальчику найти выход'.

От автора

Читатель, знакомый с дифференциальной геометрией и функциональным анализом, возможно, обнаружил в тексте романа несоответствия. Прошу простить меня за некоторую вольность в изложении материала. Причина авторского произвола объективна - работая над романом, я вынужден был руководствоваться главным образом полицейскими протоколами. Естественно, я говорил и с Екатериной Романовной Василевской, и с Инной Валентиновной Гладких, но этого недостаточно, чтобы получить полное представление о преобразовании Горина. Катя вообще не математик, а лингвист; Инна - всего лишь младший научный сотрудник, её знания ограничиваются университетским курсом, сам же я, хоть и работал некогда на кафедре прикладной математики, давно потерял право выступать в профессиональном качестве.

Изучая материал, я пришёл к выводу, что данные фрагментарны. Их категорически не хватило, чтобы составить связное повествование. Я был поставлен перед выбором: отказаться от работы над рукописью или добавить некую толику вымысла, - и выбрал второе. У читателя может возникнуть законный вопрос: как же отделить правду от авторских фантазий? Сам я руководствуюсь в таких случаях правилом презумпции вымышленности, которое Ян Алексеевич Горин вывел, будучи студентом механико-математического факультета. Мы часто сидели рядом на лекциях, и далеко не всегда внимательно слушали преподавателей, особенно гуманитариев. Правило презумпции вымышленности просто, как 'бритва Оккама', и столь же функционально. Его можно сформулировать так: 'Если вы, слушая некое повествование, не можете отделить правду от вымысла, считайте вымыслом весь рассказ'. Я предлагаю читателю применить это правило к роману, то есть считать авторским измышлением весь текст от первого и до последнего слова.

Мне и самому не хочется верить в то, что случилось. Но есть выдержки из полицейских протоколов, есть записи моих бесед с Инной и Катей, и есть письмо Горина, полученное мною недавно. На клапане объёмистого конверта короткая надпись: 'Иосифу. Выполняю обещание. Ян Горин'. Внутри - пачка стандартных листов, заполненных сплошь тем же почерком, что на конверте. Там девять эпизодов, относящихся к маю 2032 года - их я уже встроил в текст романа, - и открытое письмо Горина. В углу первого листа этого документа - латинское слово Exodus. Полагаю, именно так Ян Алексеевич хотел озаглавить свой весьма эмоциональный текст. Внутри конверта кроме стандартных листов бумаги я обнаружил обрывок нанополимерной плёнки - ещё одну короткую записку, сделанную второпях ионным карандашом: 'Иосифу. Опубликуй или храни в тайне - на твоё усмотрение. Боюсь только, после событий последнего года всё это никому на Земле уже не интересно. Ян'