Анастасия Галатенко - Нф-100: Адам в Аду

Столько работы ради такой, в общем-то, обычной штуки.

-- Его взял Ро, -- сказала Жанна, с беспокойством посмотрев на робота. -- Он Разумовского... выключил... и с тех пор вот такой. Не могу понять, что с ним. А вам надо лежать. Здесь нет вашей Тоши, поэтому я вызвала врача...

-- Не надо врача, -- сказал Бладхаунд и попытался сесть. В груди царапнуло. Голова пошла кругом. Все-таки ей здорово досталось. И тогда Бладхаунд вспомнил, чем его ударили.

-- Кристалл в порядке? -- спросил он резко.

-- Что?

-- Кристалл. Он цел?

-- А... А я и не знаю... Я не смотрела. Не вставайте, у вас же наверняка сотрясение!

Бладхаунд встал. Неуверенно прошел три шага до стола, придерживаясь за столешницу осмотрел верх кристалла. Потом попытался отпустить правую руку, покачнулся, схватился за стол снова.

-- Жанна! Вы не можете показать его...

-- Как?

-- Покрутите его в разные стороны, чтобы я видел... Ох...

Снизу на кристалле красовалась широкая трещина, от которой разбегались трещинки поменьше. Разошедшиеся края оболочки казались темными на фоне пробивающегося изнутри сияния.

-- Я могу его... положить? -- спросила Жанна.

Бладхаунд кивнул и вернулся на диван.

Теперь надо было хорошенько обдумать все, что произошло. Только сперва выбраться отсюда. Сам он отсюда уйти не сможет, значит, надо снова задействовать связи. И хорошо бы выяснить, можно ли спасти кристалл.

А он так устал...

Януш, к счастью, оказался дома.

-- Януш? Бладхаунд. Я попал в скверную ситуацию. Пришли машину.

Бладхаунд продиктовал хорошо знакомый ему адрес. Януш аккуратно повторил его.

-- Я отправляю к тебе Юру, - сказал он. -- Но сейчас пробки. Даже если повезет, раньше, чем через час, он до тебя не доберется.

-- Жду, -- сказал Бладхаунд и отключился.

-- Я сейчас уеду, -- сказал он Жанне. -- Кристалл заберу.

-- Хорошо, -- послушно ответила девушка. Посмотрела на Ро, так и не изменившего позу. На глазах ее появились слезы.

-- Полиция приходила, -- сказала она. -- Она разобрали Разумовского. Хотели и Ро, но я не дала. Они сказали, его тоже надо разобрать... Всех разобрать. А я не хочу, чтобы это сделали они. Вы понимаете? У них каких-то бумаг не было, но они вернутся, за Ро, и за ним тоже, -- она кивнула на стол. -- Так что вы правильно решили, наверное.

Она помолчала.

Бладхаунд почувствовал, что засыпает. Напряжение последних дней и удар по голове не прошли даром. Как он ни старался, но все больше и больше погружался в глухую тишину, словно уши заложило воском. В груди потяжелело.

Проснулся он от того, что по груди скребли чем-то острым. Бладхаунд коснулся рукой теплого комочка и чуть не расхохотался.

Крыса. Все это время на нем сидела крыса. Под рукой Бладхаунда она успокоилась и затихла.

По комнате кто-то прошел -- каждый шаг болезненно впечатывался в Бладхаундову голову. Бладхаунд скосил глаза. Посреди комнаты стоял Кривцов. Он взял в руки нейрокристалл Левченко, помутневший, помрачневший даже, и рассматривал его с брезгливой неприязнью.

Ро лежал теперь навзничь, глядя невидящими глазами в потолок и слабо шевеля губами. Жанна застыла, глядя на Кривцова глазами, полными страха и осуждения.

-- Сашка нас всех оставил в дураках, -- сказал, наконец, Кривцов.

Кристалл выпал из его руки и покатился по полу.

***

Кривцов

Кривцов устал от людей. В последнее время в его жизни появилось слишком много лиц, голосов, мнений. Он ушел в кухню, закрыл дверь и, наконец-то, сварил себе кофе. Четыре ложки кофе, шесть -- сахара, вода и сигарета -- этого ему вполне хватит. Кривцов затянулся, отсалютовал своему отражению в снежном танце за окном.

-- Не чокаясь, -- сказал он сам себе. -- За Сашку.

Горячий кофе заполнил пустоту внутри. Кривцову было одиноко. Сашка бросил его во второй раз, теперь уже навсегда. И Кривцов ощущал такую же беспомощность, как и шесть лет назад. И такую же злость на тех, кто забрал его.

Кривцов хорошо помнил юного мастера, помогавшего прошивать Сашку. Тот даже и не помогал, так, мешался под ногами да подавал иглы. А потом, не отходя, любовался, как проявляются тончайшие оттенки. Кривцов и сам любовался.

А потом привели Разумовского, и пришлось снова готовить раствор, браться за иглы... Сашку он собственноручно достал из аквариума и положил на стол, рядом с микроскопом, запретив тому парнишке приближаться к кристаллу. Разумовским занимался против воли -- хотелось уйти отсюда, из чужой мастерской, от чужого кристалла. Он то и дело порывался хотя бы бросить взгляд на проявляющееся свечение. Но мальчишка смотрел такими восхищенными глазами, что уйти или даже на секунду отвлечься Кривцов не мог.

Перегружая кристалл Разумовского из автоклава в газовый контейнер, он вдруг услышал крики. В мастерскую ворвались топот и голоса.

Кривцов выскочил из лаборатории на улицу, как был, с маске и покрытом кровью халате. Трое громил уходили быстро и уносили с собой кристалл Левченко. Местный прошивщик трусил рядом с ними.

-- Эй! -- крикнул Кривцов. -- Эй, вернитесь!

Но никто, конечно, не вернулся.

Потом Кривцов узнал, что славу создателя кристалла Разумовского присвоил себе некто по фамилии Витько. Был ли это тот самый парнишка, или кто-то другой, Кривцов не знал и знать не хотел. Он не возражал. Он никогда не хотел славы великого прошивщика. Только хотел, чтобы был Сашка. Чтобы он смог увидеть, что Кривцов прав, и публично признать свою ошибку.

Чтобы он был рядом, в конце концов.

После этого Кривцов напился. Алкоголь не дал спасительного забытья, скорее наоборот. Мир казался еще более мрачным, чем обычно. Кривцова вырвало им. Затем он проспал сутки.

А потом узнал, что уволен.

Молодцов позвонил только через неделю.

-- Напиши заявление, возьмем тебя пока на должность лаборанта, пока, потом, как ставка будет, повысим...

Кривцов слушал и думал о том, что все это -- суета. Институт показался ему вдруг муравейником, в котором все жило и двигалось по заранее установленным схемам, гарантирующим порядок. Но стоит наступить в него -- и кажущийся порядок уступит место хаосу.

Кривцову опостылело быть муравьем. Он хотел стать тем, кто наступит в муравейник, а еще лучше -- просто пройдет мимо. Что ему до каких-то муравьев?

-- Это не имеет смысла, -- сказал он Молодцову. -- Завтра я заберу свои вещи.

Он забрал. Иглы, кое-какие реактивы, брошенное в лаборатории тело. Он полагал, что вправе забрать все это, он собирался заниматься кое-чем посерьезнее муравьиных проблем.

Сейчас, шесть лет спустя, он пил кофе и думал, что Разумовский и Левченко с их борьбой ничем не отличались от института. Возня, суета, крики... Это были всего лишь экспериментальные образцы. Они ничем не отличались от крыс, которых они с Илюхой прошивали.