Дмитрий Шатилов - Нф-100: Изобретатель смысла

А пока, говорит он себе, крепче держи лопату, Джек!

И вот, как ни старались журналисты, как ни упорствовали производители стали и электроники, настал день, когда работа над "Бочкой" была окончена. Надо сказать, что сам ковчег нисколько не оправдывал своё название, напротив, это было изящное судно, дизайн которого вобрал в себя всё лучшее от яхты и гоночного автомобиля. Художники- оформители, нанятые Барсумом, подошли к задаче творчески, в результате чего снаружи ковчег был украшен всевозможными фресками и картинами, выполнявшими, помимо эстетической функции, ещё и противометеоритную. Противостояли космической пыли прерафаэлиты, Босх, художники Северного Возрождения и воспитанники могучей итальянской школы. Не было там только современного искусства, ибо Барсум не уважал бессмысленную пачкотню, унижающую как художника, так и зрителя.

Кроме того, не желая обижать ничьих религиозных убеждений, Джон Дж. распорядился покрыть обшивку "Бочки" строчками из Ветхого и Нового Завета, Корана, Бхагавад- Гиты, звёздами Давида, православными иконами, изречениями Будды и его учеников, а также изображениями тотемных животных, рунами и каббалистическими знаками; словом, если бы вы взглянули на ковчег с расстояния в пару миль, вы увидели бы гигантское цветное пятно, словно сошедшее с полотен Поллока.

В день отлёта дороги стали по всей стране. По самым приблизительным подсчётам, поглазеть на запуск ковчега собралось три миллиарда человек. Все вместе они выдыхали зараз больше углекислого газа, чем тепловая электростанция в Нейрате. Говорят, продавцы хот- догов, работавшие в тот день, обеспечили на всю жизнь себя и своих потомков вплоть до седьмого колена.

Как водится, не обошлось без происшествий. Какой- то жуликоватый тип продавал поддельные флаеры, дающие право прохода в "Бочку" - когда обман раскрылся, его схватили и хорошенько намяли бока. Обстановка накалилась до такой степени, что водители бульдозеров, нанятые Барсумом, отказались давить возмущённую публику - во всяком случае, до тех пор, пока им не заплатят сверхурочные.

Перед самым отлётом с Барсумом встретился корреспондент "Модерн телевижн" и попросил сказать несколько слов - о себе, о предстоящем полете, или о чём угодно (надо было чем- то заполнить эфирное время). Барсум согласился.

- Если говорить честно, то я - отнюдь не тот человек, кого следовало о чем- то спрашивать, - сказал он. - Я никогда не произносил прочувствованных речей о мире и всеобщем благосостоянии, не боролся за искусство ради искусства или за чистоту литературного языка, не слишком- то верил в бессмертную душу и неотъемлемые права человека. Более того, у меня даже нет ядерного чемоданчика или завалящей боеголовки мощностью в сто пятьдесят мегатонн, наличием которых я мог бы подтвердить свою любовь к ближнему и искренность намерений сделать мир лучше. Я всего лишь изобретатель разных штучек, забавных и бестолковых, одним словом - шут гороховый, разбогатевший на человеческой глупости. Если хочется послушать меня напоследок, пожалуйста, имейте это в виду.

Меня называют несерьёзным человеком, "игрушечником" - и это правда. Я действительно лишён той серьёзности, с которой многие из людей проживают жизни, и считаю своим долгом бороться с этой серьёзностью всеми силами. Но серьёзность серьёзности рознь. Серьёзность учёного, корпящего над открытием, пахаря, удобряющего землю, поэта, сочиняющего сонет, механика, готового с ног до головы измазаться в масле, но запустить сломанный движок - не та серьёзность, что я считаю своим врагом. Нет, я борюсь с серьёзностью другого рода.

Борюсь, как умею - абсурдом, смехом, фарсом, глупостью.

Меня смешит серьёзность людей, уверенных, что нет ничего лучше, чем прочно стоять на ногах. Всякий раз, как я вижу такого человека, мне вспоминается один случай, свидетелем которого я однажды сделался. Произошёл он, когда президент объявил об очередном финансовом кризисе, да таком тяжёлом, что оба моих приятеля (один разбогател на беконе и платиновой фольге, другой сделал состояние, поставляя рок- музыкантам хорьков, которым те прямо на сцене откусывали головы) засуетились, пытаясь спасти миллиард- другой. Курс валюты в те дни скакал, как бешеный, так что даже самые совершенные электронные табло сгорали, не успевая его отобразить, и некоторые банки вернулись к проверенной методике: вывесили доски со сменными цифрами. Я шёл по улице и увидел, как меняли цифры на одной из таких досок. Занимался этим мужичок лет пятидесяти, в забрызганном грязью пальто, а орудием труда ему служила обыкновенная палка - ей он и переставлял цифры. "Сегодня упал в цене гватемальский франк: потрудись исправить" - велела мужичку кассир. Неожиданно тот заупрямился. "А я хочу, чтобы франк стоил больше, чем доллар!", - сказал он. "Но президент потребовал...". "Плевал я на президента! Какой курс захочу, такой и будет!"

И он настоял на своём - в конце концов, у него была палка. Не знаю, что творилось в других отделениях банка, но на этой улице гватемальский франк стоил вдвое дороже доллара, что бы ни твердили финансисты в твидовых пиджаках.

К чему я рассказал эту историю? К тому, что в мире есть миллионы вещей, от которых зависит положение дел, и над которыми ни один человек - даже тот, кто полностью уверен в своих силах - не властен. Стоит ли в таком случае придавать значение занимаемому тобой месту и положению - непостоянным, изменчивым, зависящем от бесчисленного множества обстоятельств? Не лучше ли обратить свой взор на более важные вещи - например, на законы, управляющие миром? Впрочем, об этом намного раньше меня - и намного лучше - сказал Платон, которого напыщенность современных ему Афин смешила так же, как и меня сегодня - серьёзность и ограниченность людей, уверенных, что в мире есть место только стремлению упрочить своё положение, занять какое- либо место, примоститься хоть в уголке реальности.

"Главное - это устроиться в жизни" - говорили мне такие люди. "А что дальше?" - спрашивал я. - "Ведь Вселенная, пусть и конечна, но неисчерпаема". "А дальше", - отвечали мне, - "просто живи", и это "живи" звучало для меня, как смертный приговор.

Что это значит: "живи"? Как это? Для чего? До сегодняшнего дня я не знал. Теперь знаю. Но это "жить" для меня означает совсем иное, чем для моих непрошеных советчиков. Жить для меня значит делать всё возможное для познания мира и тех миллиардов вещей, что определяют жизнь человека. Вот почему я враг серьёзности, строгой, ограниченной серьёзности. Она - первый враг познания. А познание не предполагает уверенности, прочности, незыблемости - напротив, это вечное сомнение, вечный поиск.

Меня часто спрашивали: уверен ли я, что непременно буду счастлив - там, в других мирах?