Дмитрий Шатилов - Нф-100: Изобретатель смысла

Постепенно к памятнику перебрались все, и каждый приносил Румкасу то снедь, то нехитрую одежонку. Один нёс копчёную рыбу - подпорченную, но относительно съедобную, другой тащил перчатки с отрезанными пальцами, третий волок тележку с разным скарбом, из которого Румкас был волен выбрать себе погнутый радиатор или печатную машинку без ленты и половины клавиш. Русский, которого все звали Дядя Ваня, протянул Румкасу наполовину полную бутылку, и, несмотря на возражения, заставил сделать глоток. Алкоголь обжёг горло, Румкас закашлялся и прохрипел что- то по- конгарски.

- Конгар? - спросил Дядя Ваня, и, стряхнув с Румкаса снег, вгляделся ему в лица. - Как есть конгар! Как тебя угораздило- то, а, паря? Ну, вставай, нечего тут валяться!

Негритянка помогла Румкасу обуть валенки, сморщенный, как сушёная тыква, индус поделился с ним палкой, и Румкас встал и пошёл вслед за остальными. Дело было вот в чём: в двух кварталах отсюда булочная выбросила чёрствый хлеб, и надо было успеть, пока не явились конкуренты.

Это была странная компания: и в двух шагах нельзя было различить, кто землянин, а кто конгар, до того все были оборванные и грязные. Отовсюду - из подворотен, из подъездов - в отряд вливались новые и новые бойцы, так что вскоре по улице шествовала целая армия.

Впереди шагал Дядя Ваня. Не заботясь о том, понимает ли его хоть кто- нибудь, он горланил песню, состоявшую, в основном, из нецензурных слов, и размахивал бутылкой, на дне которой плескались жалкие остатки.

За Дядей Ваней ковылял Румкас. От одного глотка его, не евшего два дня, порядочно развезло, и он вообразил, будто сейчас со своим племенем отправляется на охоту, ловить диковинного зверя кенорбу. Время от времени он издавал боевой клич, а шедшего рядом японца называл то Тромсеном, то Гирневасом. Японец не возражал и лопотал что- то по- своему, на что Румкас утвердительно кивал и хлопал его по плечу.

А за ними валила целая толпа. В тот день они нажрались до отвалу - хлеб, хоть и чёрствый, был невероятно вкусен, и Дядя Ваня, поглаживая пузо, говорил Румкасу:

- Ничего, парень, ничего. Один день пережили, а завтра, Бог даст, так же будет.

- Кон нес вер? - спрашивал его Румкас. - Эсто коннеро?

- Конечно! - отвечал Дядя Ваня. - Как же иначе- то?

Японец помладше сердился, пробовал объяснить Дяде Ване, что Румкас имеет в виду. Японец постарше только смеялся и качал головой. Ему, потомку самураев, как никому другому, было ведомо, что Будда не оставит своей милостью ни птицу, ни зверя, ни землянина, ни конгара.

Впрочем, по мнению новотроянцев, всё было не так уж и плохо. От варварского героического прошлого конгарам остался Дун Сотелейнен; этот конгарский титул, уразуметь значение которого конгароведы не могут до сих пор, руководство Новой Трои сочло для себя безвредным и потому сохранило - как игрушку или музейный экспонат. Дух времени, правда, сказался и здесь: если раньше Дун Сотелейнен выявлял себя в племени сам, то теперь его назначали сверху, как чиновника, и, как чиновника, могли в любой момент снять.

Дальнейшее было делом техники. Сперва на это место, как и полагается, назначали людей компетентных и опытных, пока однажды из- за досадной ошибки пост не получил бездельник, каких поискать - и ровным счётом ничего не изменилось. Руководство Новой Трои быстро усвоило урок, и с тех пор Дун Сотелейненами становились лишь те, кому вообще больше ничего не светило - ни в этой жизни, ни, возможно, даже в загробной. Порывшись в архивах, я нашёл упоминания о том, что эту должность в разные времена занимали паралитики, сумасшедшие и глухонемые. Был, кажется, в Новой Трое и такой Дун Сотелейнен, который весь срок службы пролежал в коме, а выйдя из неё, оказался настолько порядочным, благопристойным и приятным в общении человеком, что был немедленно освобождён от должности со всеми подобающими извинениями и щедрой компенсацией за потраченное время. Если верить архивным данным, впоследствии о своём "дунсотелейненстве" он вспоминал, как о самом счастливом времени жизни.

Идём дальше. Мифический период кончился со смертью Барсума, и следующие два периода тразилланской истории - а это без малого двести лет! - даже для историков малоинтересны.

Происходило в это время одно: ведущее положение на Тразиллане занимала Новая Троя, остальные кантона вяло трепыхались, изредка полаивали, но вынуждены были терпеть. Тех, кто осмеливался укусить, Новая Троя карала без жалости. В сущности, на планете установилась диктатура, и диктатура крайне жестокая, выносить которую можно было лишь потому, что, будучи беспросветной и безвыходной, она умудрялась быть бестолковой и даже придурковатой. (Видно, таково свойство зла: могущество оно приобретает ценой утраты разума).

Работая с Большой Одиссеевой книгой, я немало дивился, встречая в воспоминаниях тех лет своеобразное умиление злодействами, которые творили Новая Троя и её подручные кантоны. О бесчисленных войнах и злоупотреблениях властью, равно как и о чудовищном новотроянском ханжестве, в воспоминаниях говорилось, как о проделках невоспитанного ребёнка или умственно отсталого взрослого.

"В прошлом месяце наши идиотики (!) угробили семьдесят миллиардов на противоракетную оборону, - пишет в дневнике Пауль Краузе, известный новотроянский правозащитник (128 г. П. К. К. - 201 г. П. К. К.). - Ну, ничего, пусть наиграются, как следует".

Разобравшись с прошлым, мы подходим к настоящему. Пришло время рассказать подробнее о главном герое книги. Я познакомился с Гиркасом пять лет назад, в бытность свою рабкором в двенадцатом цеху Центральной котельной Новой Трои. Тамошние мастера, если поспрашивать хорошенько, вспомнят полного неуклюжего и болтливого парня, который начинал работать за здравие, а кончил за упокой, да так скоро, что даже положенный испытательный срок не сумел отработать полностью. Позднее Гиркас рассказывал, что выбрал данную работу, повинуясь желанию опроститься и вернуться к корням, каковое возникало у него с завидной периодичностью раз в полгода.

Начиная с шестнадцати лет, Гиркас сменил одиннадцать мест работы, всякий раз действуя по одному и тому же сценарию: хорошо показав себя в первые две недели, в дальнейшем он утрачивал к работе всякий интерес, предоставляя делам идти своим чередом. Вот, например, котельная. "Не взорвётся - хорошо, - говорил он, когда ему напоминали о том, что давление в котле надлежит время от времени сбрасывать. - А взорвётся - так и чёрт с ним. Не вечно же я буду этим заниматься".

Последняя фраза, несмотря на свою обычность, многое объясняет в его запутанной нелепой жизни. Сколько я себя помню, Гиркас всегда был уверен, что ничего постоянного, да что там, даже сколь бы то ни было устойчивого и надёжного, нет и быть не может. Глупость рано или поздно назовут мудростью, хорошая репутация превратится в плохую, и все мы - герои на час, - так говорил Гиркас.