Евгений Лукин - Сокрушитель

— Сволочи вы все-таки… — уныло сказал он надзорке. — Ну вот, смотри… — Он огладил молочно-белый выступ. — Скульпторы о таком изгибе и не мечтали! Того же Генри Мура возьми… Да у нас бы… Ну, не у нас, конечно, — на Западе… На пьедестал бы поставили! В каком-нибудь, я не знаю, Люксембургском саду… А я это должен ломать. Почему? Зачем это вам?

— Добрый день, Никита! Вы что это, с надзоркой разговариваете?

Кляпов подскочил и обернулся. Перед ним, изумленно улыбаясь, стояла Лика — стройная, яснолицая. Бедра ее были до колен влиты в темно-серые брючки — без единого шва, с приглушенным змеиным узором. Кольчужно мерцала плетеная короткая безрукавочка.

— Д-добрый день… — в панике пряча глаза, пробормотал Никита. — Нет, я… Так, с самим собой… Д-досада, знаете, взяла… — Он отважился взглянуть на Лику. Та улыбалась.

— И что же вас так раздосадовало?

Положение у Никиты было довольно дурацкое. Не признаваться же в самом деле, что вел с надзоркой душеспасительные беседы, да еще и с искусствоведческим уклоном… К счастью, блуждающий взгляд его вовремя коснулся глыбы, где лежали отбитый у врага ломик и сетка с пятью капсулами.

— Да вот… выдали одними красненькими, — нашел он наконец оправдание. — Теперь менять надо… Лика засмеялась,

— Боже, какие все-таки мужчины одинаковые! Можно подумать, вы вообще не различаете оттенков. Алые называете красненькими, салатные — серенькими…

«Вы, мужчины…» Кляпов был потрясен. Она причисляла его к мужчинам. То есть ставила на одну доску с Крестом, Василием, Ромкой… И даже не в этом суть! Она видела в нем человека. И с Никитой немедленно приключился приступ высокого, чреватого откровениями идиотизма.

— Лика! — взмолился он, чуть не схватив ее при этом за руку. — Я слышал, вы и сами художница.

Значит, вы должны чувствовать это особенно тонко… Ну скажите; как такое вообще можно ломать?

Улыбка Лики несколько застыла, стала холодной и настороженной.

— Никита, — с легкой укоризной молвила Лика. — Это хозяева. Что вас удивляет? У них прекрасно все. Даже то, что идет на слом…

— Но зачем?!

Лицо Лики слегка затуманилось.

— Доверьтесь хозяевам, — многозначительно изронила она.

— Довериться… — глухо повторил Никита. — Я уже однажды им доверился. Когда влез в летающую тарелку…

Лика закусила губу и взглянула поверх головы собеседника, словно высматривая что-то вдали. Разговор становился все неприятнее и неприятнее…

— Знаете, Никита, — прямо сказала она, окинув его откровенно недружелюбным взглядом. — Вас, по-моему, просто обуяла гордыня. Я понимаю, вам здесь приходится трудно. Но поверьте, что во всех ваших бедах виноваты вы сами. Поймите: хозяева каждому воздают по заслугам…

Никита задохнулся и чуть отпрянул, заставив Лику удивленно округлить глаза. Сейчас он почти ненавидел ее — красивую, холеную, благополучную.

— И чем же я заслужил, позвольте узнать, — сам содрогнувшись при звуках собственного пронзительно-скрипучего голоса, начал он, — чтобы со мной обращались, как… как с этими… Как вы их называете? Побирушками!

— А не надо ставить себя с ними на один уровень, — отрезала она и, обогнув Кляпова, надзорку и глыбу, пошла, не оглядываясь, прочь.

«Видела! — наотмашь полоснула догадка. — Видела, как я тут воевал из-за ломика с этим… лупоглазым…

— Значит, побирушка… — медленно проговорил Никита, глядя вслед Лике. — Ладно…

Он ссутулился и снова повернулся к молочно-белому валуну. Долго стоял, бессмысленно глядя на авоську и ломик.

— Да не буду я ничего менять… — безразлично сказал он горстке алых, как выяснилось, тюбиков.

Взял ломик и направился к стене опоры. Размахнулся как можно выше и нанес сильный колющий удар. Золотистая, словно набранная из латунных стерженьков стена оказалась куда менее прочной, чем те же глыбы. Ломик вошел в нее чуть ли не до половины.

«Вот и отлично… — с отвращением подумал Кляпов. — И забивать ничем не надо будет… А петлю можно из кабеля…»

— Свет посильнее сделай, — попросила Лика. — А то не видно ничего…

Маша Однорукая взяла железяку, отдаленно похожую на мощную кочергу без ручки, и выборочно перебила несколько световодов. В результате ритмичное биение стеклистых труб пошло на убыль, а две из них (не толще женского мизинца) вспыхнули, как раскаленные добела стальные прутья. Опору наполнил тихий шепелявый свист.

— На примерку — становись! — Маша была слегка под мухой — иными словами, в самом что ни на есть рабочем состоянии.

Пористые стены соломенных оттенков были сплошь увешаны кольцами, косицами и пучками Бог знает где вырванных с корнем кабелей и световодов. Иные из них отдавали фиолетовым, иные — вишневым, но в основном преобладали неопределенные серовато-мутные тона. На полу воздвиглась торчком полутораметровая глыба фаллических очертаний. Слегка уплощенная голова ее имела определенное сходство с женским торсом и была облачена в незавершенную разлохмаченную понизу плетенку.

— Пока только правый, — объявила Маша, извлекая из корзинки, висящей на растяжках меж двух светоносных стволов, что-то вроде гетры с подошвой. — Ну-ка, прикинь!

Однако Лика, взяв загадочный предмет туалета, примерять его не торопилась. Сначала она поднесла изделие к одному из раскаленных добела световодов, осмотрела, ощупала до последнего проводка, потом недоверчиво взглянула на Машу.

— А? — ликовала та. — Что б вы тут без меня все делали? Нет, ты глянь! Ты на подошву глянь!

— Она же плетеная была… — в недоумении выговорила Лика.

— Ну! — вскричала Маша. — То-то и оно, что плетеная! А теперь?

Теперь подошва была литая, цельная, вся в мелких бугорках. Околдованная зрелищем, Лика приблизилась к толстому смоляному кабелю и, присев на отвердевший вокруг лоснящегося ствола воздух, осторожно продела ладную ножку в плотное кольчужное голенище. Натянула почти до колена. Обувь была, мягко выражаясь, оригинальна, и все же это была именно обувь. Пальцы ноги — открыты, ступня — охвачена тугим плетением. Ближе к подошве проводки, словно расплавленные, каким-то образом сливались в плотную чернозернистую ткань.

Лика встала, топнула, призадумалась.

— А не растянется? — усомнилась она.

— Попробуй! — широко улыбаясь, предложила Маша. — Знаешь, как это делается? Во! — И мастерица торжествующе ткнула пальцем в глубоко взрезанный участок кольцевой трубы, где так и кишели слизняки, наращивающие на страшную рану новую кожицу. — Перво-наперво — что? Обдираешь до самого до железа. Ну и тут же наползают эти… сопливые… и давай трубу по новой обмазывать. Тогда берешь подошву вязаную — и туда! С одной стороны проклеят — переверни. И так раза четыре… Потом накладываешь проводки — и опять туда, к ним… А сплетешь — опять то же самое. Они тогда еще и вязку прихватят. А там, где проклеено, уже не тянется проверяла… И пол такую подошву не проедает! А? — Мастерица подбоченилась. — Так бы сама себя в лоб и чмокнула — жаль, губы коротки! Кто еще, кроме Маши, додумается? Ну, Ромка твой… Штаны вон, вижу, сделал… Ничего штаны… Так ведь Ромка-то — лентяй! Все мужики лентяи… Ладно. Снимай давай, если по ноге.