Елена Асеева - К вечности

Это случилось тогда, когда Яробор Живко только отошел от обряда связанного с моим выходом из плоти и Перший внес его в залу маковки. В тот момент пред ним предстал Велет в своем истинном росте, каковой мощной горой возвышался в центре залы, подпирая ее свод собственной головой, отчего серые полотна облаков, точно поднырнули под прямые, жесткие, черные волосы Бога. Это был массивно скроенный с сильным костяком и большим весом Бог, вдвое превышающий в весе иных Зиждителей. Он дюже сильно сутулился, и, клонил вниз голову оттого, что на его спине отложистой горой торчал невысокий горб. Сами мышцы, выпирающие на плечах, предплечьях, бедрах, лодыжках, оголенной груди были дюже ребристыми и напоминали корни деревьев. Они испещряя части тела, не столько проходили под кожей, сколько над ней, легохонько касаясь ее своим краем, а потому воочью перекатывались туды…сюды по сей поверхности, весьма рыхлой. Цвет кожи у Велета был смуглый, и подсвечивался золотым сиянием, хотя порой она чудилась лишь насыщенно желтой. Уплощенное, округлое лицо старшего брата с низким переносьем и приплюснутым носом (где могутно выпирали вперед массивные скулы), на котором находились узкие, черные глаза, с вертикальными складками кожи полулунной формы, прикрывающих внутренние уголки глазных щелей в области верхних век, для меня выглядело таковым близким, родственным, знамым. У Велета не имелось растительности на лице, а единственной одеждой ему служила набедренная, густо-зеленая повязка широкая, обмотанная вокруг бедер и закрепленная на талии сыромятным поясом. Мощные стопы Велета были никак не прикрыты, а на голове поместился удивительной формы и красоты венец. Это были укрепленные на платиновом обруче четыре большие серебряные, округлые пластинки украшенные капелью коричневого нефрита, янтаря, зеленого малахита и изумруда. От стыков пластин вверх поднимались витые по спирали платиновые дуги, сходящиеся в едино над макушкой головы и удерживающие на себе крупный грубо отесанный, огромных размеров, черный алмаз.

Не менее приятно было мне увидеть Мора, так внешне напоминающего Вежды, такого же крепкого и высокого. Впрочем, от нашего общего старшего брата его отличал цвет кожи, каковой у Мора выглядел много бледней, будучи почти светло-коричневым. Иногда, одначе, она темнела, становясь слегка смугло-красной. Короткими вроде пушка были курчавые волосы Мора, и на уплощенно-округлом лице с широкими, надбровными дугами, несильно нависающими над очами, не имелось растительности. Крупные раскосые очи смотрели, точно щурясь, а вставленные в прямые, черные брови (в самые кончики) желтые камушки янтаря, приподнимая уголки глаз вверх, придавали выражению его лица удивление. Весьма красивым был нос у брата с изящно очерченными ноздрями, конец какового, словно прямым углом нависал над широкими плотными вишнево-красными губами.

Не менее знаменательно смотрелся его венец, где подымающиеся вверх от обода четыре скрещенные меж собой серебряные дуги, были украшены лоптастыми листьями дуба и дланевидными клена, с миниатюрными цветками, собранными в кисти и зонтики, усыпанные рубинами, белым жемчугом, синим и желтым яхонтами. В навершие тех дуг поместилось огромное яблоко из желтого алмаза, с тонкой зеленой веточкой, кончик коей венчался тремя маханькими розовыми жемчужинами.

Ей-же-ей, теперь я находился в окружении своих сродников.

Пожалуй, что именно поэтому так расстроился, когда сначала Кали-Даруга, а после и Перший заговорили со мной о смене плоти.

— Это будет одноприродная плоть, в которой прописана точная дата смерти так, чтобы мы не волновались. С полным отключением из работы сердца, что на начальном этапе гибели не заденет сам мозг. Плоть будет полностью повторять эту… и не ты… не мозг не заметят подмены, ты только не бойся, — успокаивал меня тогда Отец, нежно прижимая к груди спящее тельце Яробора Живко.

После уничтожения Синего Ока, Перший очень тяжело восстанавливался и потому находился в основном в дольней комнате пагоды или чанди, смотря, что доставляли на тот момент в Млечный Путь Боги. Он лежал на выре, а мальчика неизменно укладывал себе на грудь. Очень редко Отец приходил в залу маковку, как поясняла мне и Яробору Живко рани демониц «або вельми будучи утомленным».

Утомление… слабость моего Творца я, всяк раз ощущал, и когда был так к нему близок, и когда зрел над собой его растерявшее сияние лицо. И когда я его таким видел, весьма волновался…

— Ом! Дражайший мой мальчик, Господь Крушец, наново вы так взволнованы, напряжены, что случилось? — почасту колыхался низко-мелодичный голос Кали-Даруги жаждущий меня успокоить. — Умиротворитесь, ибо ваши тревоги плохо отражаются на Господе Першем. Вы слишком с ним связаны… Своим возникновением и ростом.

Демоница, я понимал, как особо доверенная к Родителю, ведала о моем появлении. И вероятно, потому столь сильно, много сильней, чем старших братьев любила меня, не раз сказывая, точно благодаря:

— Наша бесценность. Такая удача… удача, что вы возникли, и тем самым уберегли нашего дорогого Господа Першего от ухода. Такая удача, что вторая ваша производная структура уступила нашему Господу и не погубила его суть.

Впрочем, в этот раз, даже Кали-Даруга не смогла сразу умиротворить меня, так как я очень волновался и за сам перенос мозга в иную плоть, и обобщенно за все вмешательство. Вже и не знаю, что таким образом на меня подействовало, но скорее всего не благостное состояние моего Творца.

— Малецык, ничего не бойся, я буду подле, — участливо произносил Перший и нежно гладил волосы Яробора Живко.

И я ощущал даже чрез густоту волос, кожу, кости мальчика трепетание его перст… его возбуждение и любовь.

— Отец так боюсь расставания с тобой, — отзывался я Першему, так желая к нему прикоснуться. — Вдруг, что-то пойдет не так и я покину плоть… покину тебя. А впереди такая долгая разлука.

— Но это будет последняя наша разлука, а после мы будем всегда вместе. Всегда, мой дорогой, — ласково шептал мой Творец и той нежностью укачивал меня… вместе с покачивающейся на его груди вверх…вниз человеческой плотью.

Не могу точно утверждать, что я был спокоен пред пересадкой плоти, просто не куда было деваться. Поелику когда Кали-Даруга спросила меня, согласен ли и готов, я, туго вздохнув, ответил:

— Готов.

Рани, определенно, не поверив мне до конца, за пару дней до вмешательства проводила лечение надо мной. И как, когда-то спасая меня от гибели в плоти Владелины, ноне вводила через ухо спящего Яробора Живко нитевидный витень, тончайшее устройство, через каковое впрыскивала сверхвысокочастотные волны в мое естество, абы таким побытом придать бодрости и снять напряжение. Кали-Даруга почасту проводила ту процедуру, подвергая меня также электромагнитному излучению, понеже считала, что мое раздражение есть нечто иное, как последствие пережитого лечения в Отческих недрах и обобщенно всего перенесенного допрежь того.