Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

Но наиболее всего нас, инженеров-электронщиков, заинтересовали не эти результаты, а так называемый «феномен четырех собак» — собак под номерами 98, 412, 2750 и 3607 (числа говорят о размахе опытов), которые при некоторой предельной нагрузке отрицательными воздействиями… исчезли из камеры. Были — и нет. Электронная машина некоторое время, до минуты, регистрировала их «присутствие» в виде потенциалов и импульсов, затем и она отмечала нуль. Исчезновение собаки № 3607 удалось заснять на кинопленку.

«В наш век кинотрюков доказательная сила этой съемки, разумеется, равна нулю, — писали добросовестные авторы. — Мы отдаем себе отчет и в том, что само сообщение об этом феномене бросает тень на наше исследование, заставит кое-кого усомниться в истинности его результатов. Тем не менее мы сообщаем о нем, потому что это — было».

Настырный Кепкин настолько заинтересовался, что добыл в республиканской библиотеке две подшивки «Ла вок де текнико», обложился ими и словарями испанского языка, искал: нет ли еще чего-нибудь на эту тему? И нашел. Заметка в форме письма в редакцию (так научные журналы публикуют непроверенные сообщения) извещала, что одну из исчезнувших собак, сеттера темной масти с приметным желтым пятном (№ 2750), обнаружили на окраине Эсмеральдеса — изможденную, грязную, в репьях; на хвосте была привязана консервная банка. Пес побывал в переделке. Авторы (на сей раз только Мюллер и Кац: Санчес-Мария Квадригес, видный физиолог, вероятно, испугался за свое реноме) изучили жестянку, надеясь установить, куда ж попал пес из камеры.

Банка была из-под говяжьей тушенки известной бразильской фирмы «Торо». Но в магазинах города консервов с такой этикеткой (бычья голова на фоне пальм и моря) не было; продавцы сомневались даже, поступали или они когда-нибудь в продажу. Запросили фирму «Торо» в Рио: когда выпускали тушенку в таких банках, где продавали? — и получили обескураживающий ответ: никогда не выпускали. Этикетка была признана малопривлекательной и забракована, ее не наклеили ни на одну банку тушенки. «Научный факт, каким бы странным он ни казался, — пытались свести концы с концами авторы письма, — подлежит обсуждению. Наше резюме таково: поскольку банок с такими этикетками не было в прошлом и нет сейчас, то их время, видимо, еще не пришло. Следовательно, собака № 2750 перешла из камеры эмоциотрона в будущее (три других, вероятно, тоже), а затем наш мир настиг ее».

Кепкин — личность несерьезная, любитель розыгрышей. Он приволок как-то в лабораторию автомобильное магнето, подвел провода от него к двум ввинченным снизу в стул шурупам — и, когда кто-то садился на стул, крутил ручку; севшего подбрасывало на полметра. Мы ему платим той же монетой. И когда он рассказал о письме в редакцию, даже совал журнал: «Ну, прлочитайтё сами!» — мы его подняли на «бу-га-га». Этот шельмец желает, чтобы мы убили несколько дней на перевод с испанского, а потом будет ржать (рлжать), указывать пальцем: чему поверили! И мы — Стриж, Радий и я — послали его подальше.

…Так было во всех вариантах — кроме одного. Того, в котором теории «2 П» и «собака у столбика» не остались пустым трепом за бутылкой вина. Здесь Кадмич очень логично доказал, что южноамериканские собаки удалялись вовсе не в светлое будущее, чтобы вернуться оттуда с банкой на хвосте, а — по принципу наименьшего действия — в иные измерения.

Но об этом речь пойдет в своем месте. А прежде — как сам Герочка-то наш, знаток испанского, флибустьер и неустрашимый гидальго, переходил по Пятому.

…Кепкин в стартовом кресле, пульс нормальный, костюм обычный (это входит в программу, чтобы обычный — максимум вероятия). Электроды ювелирно подведены к «акупунктурным точкам» его тела не только через кресло, но и — к голове, лицу, шее, рукам — посредством электродных тележек (наш вид южноамериканской ЭСС применительно к человеку: не такой жестокий, упор больше на сознательность). Я за пультом «мигалки», Алла Смирнова на медицинском контроле, Стриж (в том варианте, где он есть) ассистирует. Тюрин переживает.

Седьмая попытка «божественного» переброса с упором на сверхсознание. Первые шесть не дали ничего. Кепкину задано внушать себе отрешенность, покой, ясность — воспарить над миром. «Все до лампочки…» — доносится к нам с помоста. — «Все до срл…» Алка негодующе хмыкает в углу.

Индикаторы на пульте показывают приближение резонанса с Пятым, полосы сходных вариантов.

— Герка…товсь! — И я включаю музыкальный сигнал, способствующий отрешенности и переходу: в нем музыкальные фрагменты из Вагнера, моцартовского «Реквиема», Шестой и «Фатума» Чайковского — все вселенское, горнее, потустороннее — в ревербирующем электронном звучании.

Нажатием других клавиш откатываю электронные тележки — чтобы Кепкину было свободно двигаться, совершать приспосабливающиеся к переходным вариантам действия. Все затаили дыхание.

И ничего. Резонанс кончился, сигнал затих, стрелки индикатора ушли вправо, — а Гера по-прежнему в кресле на помосте излагает свое «кредо»:

— Все до лампочки… Все до срл…

— Хватит, слазь, — говорит ему Саша, потом напускается на Аллу: — А ты не хмыкай под руку. Подумаешь, слово сказал!

Кепкин сконфуженно выбирается из кресла, спускается к нам.

— Слушай, у тебя что — нет уверенности? — сочувственно спрашивает его Тюрин. — Не веришь в возможность переброса?

— Он в себя не верит! — Я вырубаю питание.

— Да нет, я верлю… — Гера сам расстроен. — Только что-то останавливает… Предчувствие какое-то.

— Да он просто боится, — мелодично произносит Алла. — Я же по приборам вижу. Пульс начинает частить, давление падает, выделение пота, дрожь в животе, в промежности… словом, сердце в пятках.

Кепкин беспомощно смотрит на нее, пытается шутить:

— А какими прлиборами ты обнарлуживаешь, что серлдце уже в пятках?

Смирнова ясно смотрит на него — и не отвечает. Это тоже ужасно.

— Что ж, раз боишься, будем перебрасывать «собачьим» способом, — решает Стриж. — По-южноамерикански. Чтобы сердце ушло дальше пяток — и тебя утянуло.

Итак, попытка следующая. Когда Герку усадили и зафиксировали электродами, Сашка показал ему его магнето:

— Узнаешь? Сейчас подсоединяю к электродам, кои вблизи самых деликатных мест, — и если задержишься в кресле, крутну, не я буду! Начали.

«Музыка» при приближении ПС В была теперь не та: рев пикирующих бомбардировщиков, взрывы, раскаты грома, грохот обвала. И нарастающий жар и свет в лицо от надвигаемых прожекторов. И замахивание предметами перед расширившимися глазами. И высказывание Герочке всего, что мы о нем думаем…

Стрелки индикаторов вправо — полоса резонанса кончилась. С нас катил пот. Дрожали руки. А Гера, закаленный трехлетним общением с нами, остался в кресле, не перешел. Правда, магнето в ход мы, конечно, не пустили. Доказал Алле, что ничего не боится, голыми руками не возьмешь.