Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

Он замолк, достал платок, вытер разгоряченное лицо.

— Да ты, никак, обвиняешь, прокурор Буров? — Сидевший согнувшись Корнев распрямился, взглянул на него исподлобья: — Кого и в чем?

— Что вы, Александр Иванович, могу ли я! — ответил тот, складывая платок. — Не я… это, как говорят газетчики, факты обвиняют.

— Нет, ну… — Любарский опять погладил лысину. — Если так смотреть, то и системы ГиМ не надо было. Из аэростатной кабины на двух километрах мы — когда поняли, что к чему — как раз и наблюдали в с е. А чем более внедрялись в MB, тем, по необходимости, отбрасывали все большую часть Вселенского Целого, чтобы докопаться… тут вы правы, Виктор Федорович, — до своих подробностей бытия.

Ястребов, который не вмешивался в разговор и, казалось, задремал в своем кресле (он уже был старик — седой, неповоротливый, добродушный), вдруг захмыкал, покачал головой, повернулся к Корневу:

— Высокоорганизованная разумная деятельность, хе-хе!.. Такую деятельность, Александр Ива, которая животным не по плечу, можно и без вашей системы наблюдать, без телескопов. Ночью около зоны прогуляйтесь, не в первый, так во второй заход что-то в этом роде увидите. Только подкатывают к ограде не волокушу, а мотоцикл с коляской. А то и грузовик.

— Да уж по такому сорту деятельности ты знаток, что и говорить! — искоса взглянув на механика, сказал главный инженер, сказал жестко, с явным намерением обидеть.

— Эт вы… эт вы о чем? — опешил Герман Иванович.

— Да о том самом.

— Н-ну… раз такой разговор. — И без того красное лицо механика сделалось багровым. Он тяжело поднялся. — Раз уж такое поминаете, то… извините! — И вышел, сутулясь и шаркая ногами.

Все недоуменно смотрели на Корнева.

— Александр Иванович! — звучно заговорил Буров, и уголки рта у него дергались как-то независимо от произносимых слов. — Мы здесь все накоротке, запросто, высказываемся без околичностей… Но я лично сожалею, что не выработал еще столь короткое отношение к вам, чтобы влепить сейчас по физиономии!

— Ну, уж это… — неодобрительно пробормотал Любарский.

Толюня смотрел на своего шефа и друга с грустным удивлением.

Главный инженер поглядел на Бурова, затем на остальных как-то рассеянно-равнодушно, без эмоций, поднялся и вышел из зала. Несколько минут все думали, что он пошел догнать Ястребова, ждали, что они, помирившись, оба вернутся. Но Корнев, как потом выяснилось, поднялся на крышу, двинулся один в Меняющуюся Вселенную.

Заученные нажатия клавишей, повороты ручек… Сверхдальний план, дальний, средний, ближний, сверхближний, запредельный. Масштаб от миллионов лет в секунду до 1:1, синхронизация «кадр-век», «кадр-год», «кадр-декада», «кадр-сутки», непрерывное слежение; параметры орбит на экране дисплея, скорости, большая полуось, малая, поперечник планеты, сплюснутость. Но ведь что-то выражает Вселенная турбулентным кипеньем веществ в прозрачно-упругой плоти пространства-времени? Что-то хочет сказать галактика блеском ядра и рукавов, сверканьем звезд, взрывами новых и сверхновых? Что-то шепчет планета над куполом, шевеля потрескавшимися губами хребтов, какие-то знаки делает она растопыренными пальцами рек? Что? Какие? Кому?

Тревожно, страшно на душе Александра Ивановича.

Неподвижно чужое небо, застыли навсегда странные кляксы морей и горы около . Но измени масштаб — и побережье, ущелья, долины рек сминает вещественное волнение. Вот на равнине мелкие всплески собираются в крупные … Остановил время: теперь здесь горы. На лапах-отрогах «свищи» — беспокойные, излучающие, расплывчатые пятна.

Еще ближе к ним в пространстве и во времени — сверхближний план, запредельный, насчет которого подписку давал: мелкая рябь рельефа застывает и вырастает в крупные всплески . Смутные образы наводят в воображении их размытые контуры: не здания ли это со скатами крыш — если не на европейский манер, то на китайский, тибетский, индийский? Не пирамиды ли? Не улицы ли эти темные ровные ущелья?.. Но переход на крупный масштаб — и снова все ходуном, нарастает, потом утихает шторм гор; они сникают за секунды-тысячелетия, выравниваются в волнистое плато, а оно опускается в гладь океана.

— Э, надоела! Следующая!

Нажатия клавишей — автомат послушно находит в MB другую «семейную» звезду, подходящий образ планеты около: повисает над кабиной, заслоняя небо, живой, бурлящий, дышащий шар. Нету еще материков и океанов — есть возникновение, уплотнение, набор выразительности. Шаровая волна самоутверждающего действия втягивает в себя пену веществ из окрестной «пустоты».

Синхронизация «кадр-год» — смещаются по боку планеты размытые импрессионистские пятна, их разделяют грубые тени, сочные мазки красок. (Неотразимое впечатление, будто кто-то — сердитый и гениальный — по-крупному набрасывает сюжет будущего мира: здесь выемка для океана, здесь материк, тут водораздельный хребет…) Темп творения замедляется — сближение, проясняются со вкусом вымалеванные детали: речные долины растут в глубь материков плоскими многоветвистыми древами, их дельты, впадая в моря, шевелят протоками, как пальцами; четки и проработаны в полутонах пятна озер и ледников, островов и равнин . Но — перемена режима — все смешалось. Дыхание общепланетных и звездных катаклизмов сотрясает твердь в ритме морского прибоя, меняет облик планеты . И страшно это сходство зыбких, обесцвеченных смещением спектра подробностей с рисунком пены, возникающим на воде после наката волн на пологий берег: рисунок всякий раз определенный, плавно и «закономерно» преобразуется он от колыханий воды, которые объединяют пузырьки в группы, смыкая или разделяя их… Но новая волна все стирает, оставляет после себя иную картину пены, которая преобразуется по новым «законам» — до следующего наката.

Перемены режимов не только от ускоренного до замедленного — от Единства к разнообразию. Перемены, обнажающие нашу связь именно с разнообразием, с мелкими здешними и сиюминутными различиями на глубоком и ровном, огромном и спокойно-мощном.

Просмотрев так с десяток планет, понял Александр Иванович нереальность своих попыток — обнаружить в самом близком и рискованном режиме что-то хоть отдаленно подобное тому, что видел давеча на экране.

Черт знает, сколько персептрон-автомат пересмотрел миров в своих сверхбыстрых поисках, пока снял четко такие кадры: тысячи; сотни тысяч?.. Ему с его белковой неповоротливостью это за жизнь не осилить.

«Но ведь кто-то же там есть: возникает, развивается, живет?.. Пусть часть от части своей планеты — но живет! Кто? Что? Как?.. Что они? И что — мы?..»

Не было теперь для него разных звезд — всюду, во всех Метапульсациях и галактиках, загоралось и светило, порождало или захватывало планеты Солнце. И не было разных миров — всюду уплотнялась, вращалась, выразительно изменяла облик и жила Земля. И не было разных существ — рождался там, боролся за жизнь, любил, страдал, мечтал, трудился, познавал, заблуждался, покорял природу и покорялся ей, умирал и снова рождался — человек.