Михаил Харитонов - Факап

Так или иначе, Малышев ответил, что намерен заняться лечением девушки, готов проводить все необходимые процедуры, уделять внимание, общаться, и так далее. И попросил, чтобы его снабдили всем необходимым.

Врачи с Базы были, разумеется, настоящими гуманистами. Так что через некоторое время Антон получил несколько посылок. Где находилось всё необходимое. Начиная с пневмошприца и набора нейрогенных препаратов. И кончая простейшим ментоскопом для контроля результатов.

Сначала к увлечению Антона все отнеслись сугубо положительно. В самом деле: человек тратит силы и время, чтобы лечить больного подростка. Фактически ребёнка. Дети — это святое. Всё просто, понятно и очевидно. Даже Александр Васильевич Кондорский, считавший, что Малышев разбрасывается, воспринял новость скорее положительно. "Может, он хоть так поймёт, что такое ответственность за человека", — пробурчал он. Бунге эти слова сохранил в одном из своих отчётов.

Потом выяснилось, что с этим благим порывом сопряжены определённые проблемы.

Для начала отец девочки, до сих пор относившийся к ней по принципу "жива и ладно", вдруг заявился — вместе с сынком — к благородному дону с какими-то непонятными претензиями и требованием денег. Румата долго не понимал, в чём дело и с чего это они вдруг так обнаглели. В конце концов выяснилось, что дорогие родичи решили, будто их дитя используется благородным доном в каких-то грязных целях. То ли для извращённых удовольствий, то ли, того хуже, для колдовства. О чём и собирались донести. Благо, возможности к тому были: отец девочки регулярно переписывал протоколы допросов из Весёлой Башни и многих там знал, а сынок состоял в охранном отряде на сержантской должности.

Антон, услышав такое, разъярился. И отчасти испугался: по арканарским меркам, обвинение в колдовстве было довольно серьёзным. Но разъярился он всё-таки больше: сама мысль, что он занимается с больной девочкой какой-то гадостью, была оскорбительна даже по арканарским меркам. Так что он включил по полной благородного дона, а папаша с братцем вылетели вон впереди собственного визга. Особенно папаша. Благородный дон пообещал ему в случае малейшего подозрения в доносительстве оформить его как ируканского шпиона, а также качественную следственную работу, и как результат — квалифицированную казнь не менее чем второй ступени. То же самое он посулил за малейший вред или хотя бы неуважение к самой Кире. При этом называя правильные имена палачей и дознавателей и демонстрируя хорошее знакомство с бытом и нравами Башни. Переписчик, знающий тему, понял, что благородный дон не шутит... Так что с этого момента домашние боялись Киру и пальцем тронуть.

На тот момент девушка уже почти прошла полноценный курс нейротерапии. Внешние признаки умственной отсталости почти исчезли. Рот закрылся, слюна течь перестала. Девушка начала говорить и понимать сказанное. Правда — на уровне земной девочки пятилетнего возраста. Поэтому разговоры с Кирой у Антона были примерно такие: "Почему ты плакала? — Плакала. — Кто тебя обидел? — Никто не обидел. У тебя глаза усталые. — Чего ты хочешь? — Увези меня отсюда. — Мы обязательно уедем. — Далеко? — Очень далеко." Такие содержательные диалоги Антон мог вести долго, особенно во время медицинских процедур. Но ему, похоже, это нравилось.

Однако пора было что-то уже и делать. То есть отправлять Киру на Землю для окончательной реабилитации. Но с этим Антон как-то не особо торопился. Когда коллеги по Группе — особенно Павел Бунге — интересовались, что он собирается делать со своей подопечной, Антон отвечал уклончиво.

Проблема состояла в том, что Малышев очень сильно привязался к Кире. Причём именно к такой, какой она тогда была: недоразвитой, зависимой и любящей. Антона она не то что любила, а — боготворила. В самом прямом смысле слова. Ну то есть считала или богом, или, как минимум, могущественным добрым волшебником. Кто он и чем занимается на самом деле, она понять не могла и не пыталась. Просто любила и ждала. Ждала и любила. Чистой детской любовью. У Антона просто не хватало духу себя этого лишить.

Он понимал, что поступает не очень хорошо. Во всяком случае, он посылал на Базу запрос: можно ли сделать перерыв между окончанием курса лечения девушки и её отправкой на Землю. Получил ответ: можно. Если проводить несложную профилактическую терапию, то состояние Киры будет оставаться стабильным как минимум лет десять. Возможно даже некоторое улучшение в связи с обогащением жизненным опытом.

Малышев за эту мысль ухватился. И попытался учить Киру грамоте. Выяснилось, что девушка любопытна и старательна, но учиться не может: не хватает внимания и усидчивости, плюс проблемы с памятью. Всё-таки нормальным человеком — даже нормальным ребёнком — она так и не стала.

Тогда Антон пошёл на крайние меры. А именно — воспользовался ментоскопом, чтобы вложить в неё грамоту. При этом за помощью на Базу не обращался. Видимо, понимал, что его действия не вызовут одобрения. Более того, он тщательно скрывал сам факт имплантации.

Что важно. Как я уже говорил, ментоскопистом Малышев не был. То есть он умел делать самые элементарные вещи, и к тому же плохо. Насколько плохо, мы знаем: Ян Сноубридж, который работал с сознанием бывшего дона Руматы, был просто в ужасе от того, что он с собой сотворил. У Левина осталось в памяти сравнение — "это как делать операцию на сердце садовым секатором". Создать обучающую СНВ было далеко за пределами его возможностей. И уж тем более — адаптированную к сниженному интеллекту.

Левин считал, что пасынку помог Званцев. Который как раз должен был очень хорошо разбираться в ментоскопии. И в особенности — в СНВ. Он сам готовился к массовой закачке самой разнообразной информации. Причём к закачке в совершенно неподготовленные головы. Обучалка грамоте на уровне "читать — писать — считать" у него была, скорее всего, приготовлена заранее. Наверняка в нескольких вариантах, не исключая и варианта "для совсем уж дураков". Адаптировать это дело для умственно неполноценной, но пролеченной девушки было для него вполне доступно.

Эта же версия объясняет и секретность. Званцев блюл конспирацию. Правда, он не мог успешно скрывать свою деятельность без помощи Антона, который его всяески прикрывал. Но именно поэтому он был ему кое-чем обязан и всякие несложные просьбы старался выполнять. Но, конечно, требовал от пасынка, чтобы тот никак и ничем его не выдал.

В общем, Кира читать научилась. И сбежала из дому.

И вот опять же! Нормального средневекового ребёнка годкам этак к десяти если чем и можно удивить, так это добротой. А вот ужасов и жестокостей он уже навидался. Но бедная дурочка жила как в вате. Что вокруг творится, она просто не понимала. Отец водил её с собой на публичные казни — Кира запомнила только то, что там очень страшно кричат, а все смеются и улюлюкают. Чем занимается папаша и братец, она и вовсе понять не могла. Для неё это были родные люди, которые её кормили. А тут она стала прислушиваться к разговорам родных. Которые те привыкли вести, не обращая внимания на дурочку. Потом заметила, что братец с приятелями регулярно притаскивают домой каких-то людей и их там избивают. Наконец, стала совать нос в перебеляемые отцом бумаги — которые отец от дурочки не прятал. Что и послужило последней каплей. Протоколы допросов под пыткой — чтение не для слабонервных.