Михаил Харитонов - Факап

Ну да и пёс с ней. Продолжу писанину.

Посветив по окрестностям, я понял, что мы находимся среди типовых крупногарабитных контейнеров. Крупногабаритка — это размером с трёхэтажный дом, если что. Все они были загерметизированы и без маркировки. Между ними была проброшена пластиковая дорожка, по которой я и зашагал, ища укромного местечка.

Оно нашлось довольно быстро — в одном из контейнеров был проделан проём, в который дорожка, ведущая внутрь. Там обнаружилось помещеньице из четырёх комнат, с освещением и мебелью. Мебель, правда, была пластиковая и ужасно пыльная. Зато там нашлось глубокое кресло, которое я кое-как протёр, разместил на нём бесчувственного Борьку и принялся подключать шлем ментоскопа.

И подключивши его, наконец, любовался я на творение рук своих. Как вдруг Левин — похоже, давно очухавшийся, но валявший дурака — вскочил, сорвал с себя шлем ментоскопа и со всей дури грохнул его об пол.

Вчера не дописал. Опять на мою шею приключения. Точнее, на противоположную часть. Буквально.

В общем так. Сижу, пишу, и вдруг чувствую, что мне ведь, пожалуй, холодновато. Даже не так — что сижу на чём-то холодном, и вокруг тоже не весна — пальцам зябковато, носу и ушам неуютно. Не то чтобы вот прям мороз, но температура существенно снизилась.

Я подумал было, что это разгерметизция, и на всякий пожарный укрылся в силовом узле — там свет был и можно загерметизироваться в случае чего. Однако всё было относительно нормально, и я пошёл разбираться.

Разбирался я часа четыре. И понял, что тот самый перерубленный кабель, оказывается, запитывал обогрев трёх помещений жилой части. В том числе и компьютерной, где я, можно сказать, поселился. Запитка — для повышения живучести — шла через аккумулятор, так что сразу я этого не почувствовал. Но теперь он сел. Что означает — через некоторое время тут всё покроется инеем.

В принципе, я мог переселиться в силовой узел. Но там тесно, неуютно. И нет компа, а я к нему уже привык. Поэтому я почесал в затылке и пошёл делать обогреватель.

Изобретать особо ничего не пришлось. В кофейном автомате стоит высокотемпературная инфракрасная панель ИКББ2400. Вообще-то это очень мощная штука, а в автомат её ставят, чтобы форсировать теплообмен. То есть чтобы вскипячивать чашку за секунду. Или кипятить? Как правильно? Нет, пожалуй, всё-таки вскипячивать. Короче, это сила. Потребовалось всего-то — пережечь плату прерывателя и подключить панель напрямую. Включил — кофемашина довольно быстро нагрелась, как печка. Я подождал, пока в помещении установится нормальная температура, и его выключил. Пока выключал, обжёг кочик носа и предплечье — корпус-то горячий, а я как-то не подумал, что выключатель нужно оборудовать отдельно. Хорошо хоть в инструментах нашлись теплоизолирующие перчатки. Иначе пришлось бы выдёргивать кабель, с риском запороть всю работу.

Теперь сижу и думаю, как бы соорудить какой-нибудь регулятор, чтобы поддерживать нужную температуру постоянно.

Ну молодец я, молодец. А теперь про прошлые подвиги, не такие славные.

В общем, я немножко растерялся. И не придумал ничего лучше, как вырубить Левина "поворотом вниз". Жёстко, да. Хорошо, что нос не разбил. Но главное — он вырубился.

А шлем я даже поднимать не стал. И так было видно, что вся тонкая электроника побилась.

Что я сделал дальше? Ну естественно, усадил его обратно, а потом позвал своего носильщика и взял второй шлем.

Да, разумеется, он у меня был. То есть у меня их было в запасе три, плюс запасной ментоскоп. Плюс новая модель ментоскопа без шлема, которую я более-менее освоил на всякий пожарный случай. Мало ли что. Надо быть готовым к неожиданностям. Потому что я хоть и не герой, но факапы видал самые разные. И если я во что и верую, так это в то, что запас карман не тянет.

Это у меня, можно сказать, жизненное кредо.

Никогда не надо хвалиться, никогда! Сижу теперь как дурак.

Вчера вот что случилось. Сижу, пишу. Чувствую — начинает морозить. Радостно включаю свою печку-кофеварку, а она не греет. Отключаю, проверяю контакты, вроде всё нормально. Включаю — не греет нихрена! Вытаскиваю тепловую панель, смотрю — а у неё контакты расплавились. Короче, факап.

Теперь приходится обогревать помещение пиропатронами. Вообще-то это надругательство над техникой безопасности. Пиропатроны нужны, чтобы выплавлять из пробоин временные клеевые пробки для более серьёзного ремонта. Жуткая вещь, горят в вакууме, в кислороде не нуждаются. Палить их внутри станции — безумное совершенно мероприятие: пожар в космосе штука страшная. Но ничего лучше я пока не придумал.

Хорошо, ещё остался космический пластырь, я из него сделал что-то вроде чаши. Прогорать вроде не прогорает. Дыма от них тоже нет, ну хоть это. Я их к тому же режу напополам. Резал бы на четыре части, но запалы там только с концов. А без запала я их активировать не могу.

Половинка пиропатрона нагревает помещение так, что приходится ждать часа три, пока температура спадёт до приемлемой. Потом свидание с компьютером часа на четыре, а потом опять идти в силовку. Спать здесь уже не получится. В принципе.

Патронов у меня десять. Так что этого добра мне хватит ещё на девятнадцать дней, если тратить по половинке в сутки. После этого, если я не придумаю ничего лучше, придётся помещение загерметизировать. То есть попрощаться с компьютером навсегда.

Как-то это огорчает. Оказывается, привык я уже к этим записулькам. Тянет перечитывать и даже поправлять. Чувствую в себе даже какие-то литературные, не побоюсь этого слова, амбиции. Хочется то стереть, это поправить. Очень много лишнего. Работала бы у меня клавиша стирания, я тут бы всё переделал.

А вот кстати — зачем? Я же прекрасно понимаю, что это никто никогда не прочитает. И даже в том маловероятном случае, если я отсюда выберусь и меня не убьют, я эту писанину первым делом сотру нахрен. Для кого же я это пишу? Для условной Лены Завадской? Ха-ха три раза, как выражается Славин в таких случаях.

С другой стороны. Кому будет лучше, если я перестану писать? Мне? Нет. Мне будет хуже, потому что у меня отнимется единственное доступное занятие, которое мне действительно нравится. Ну, значит, буду продолжать, пока попа к стулу не примёрзнет.

Итак, Левина я приложил об пол. Потом испугался — вдруг сотрясение. Ментоскопия под сотрясом — это что-то специальное, я такого не умею. Но всё обошлось. И когда Борис очухался, он уже был, как говорят психокорректоры, на поводке. То есть всё понимал, но сопротивляться действиям оператора не мог и не хотел.

Настройки ментоскопа я выставил точно по левинской методичке — подавление воли к сопротивлению, потом прямой лжи, косвенной, утаивания, и так далее. В результате Боря должен был мне говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды. Как на пуху — как Борька называл данное состояние. Или на духу — не помню. Какая-то древняя пословица.