Владимир Васильев - Монастырь Эстебан Бланкес

Я проснулся мокрый, как мышь; в окно просачивалась зыбкая полутьма близкого рассвета. Светильник был погашен, и масло наполовину заполняло пузатый стеклянный сосуд.

Светильник не мог погаснуть - пока не выгорело все масло. Значит, кто-то его погасил. Не я же? А Генису запрещено входить в мою берлогу.

Пот прошиб меня вторично, и тут я понял, что ощущаю странный запах - тонкий и чуждый человеческому жилищу. Что-то замешанное на мускусе. Одеревенев от внезапного ужаса, я затаил дыхание; мне казалось, что в комнате я не один, что стоит лишь пошевелиться, и откуда-нибудь из темного угла вырвется нечто и...

Что - "и..." я никак не мог вообразить, и от этого отчаяние мое становилось лишь глубже.

Я успел много раз умереть и воскреснуть, пока тело мое перестало быть средоточием ледяных волн, гуляющих под кожей, а естество мое перестало быть комком полуживотного страха. Рассвет вливался в окна Картахены, и, к счастью, в мое окно он вливался тоже. Берлога моя была пуста - в том смысле, что никого и ничего постороннего в ней не появилось - и захламлена, как обычно. Только след странного запаха, да неведомо как погасшая лампа.

"Зло приходит из бездны, - подумал я. - Клянусь девой Стефанией, как сказал бы Аугустин Муньос!"

Я вдруг понял, что частичка моей души принадлежит уже не одному мне. "Око бездны". Зло смотрит из бездны, и недавно оно углядело меня.

Холодная дрожь снова сотрясла мое тело.

Бог мой, да я так невесть чего навыдумываю! Прочь отсюда, прочь из четырех стен, на воздух, на улицу, под утреннее небо...

Я с грохотом ссыпался по лестнице, тревожа соседские сны, и с завистью подумал, что соседям наверняка снится что-нибудь приятное. Прохладный утренний ветерок и какая-то первозданная невинность нарождающегося дня ошеломили меня, и я застыл на булыжной мостовой напротив дома, в котором появился на свет и в котором вырос, словно увидел дом впервые. Восток розовел, и вразнобой щелкали птицы, встречая просыпающееся Солнце.

Если и осталась где-нибудь тьма, то разве что в виде осадка на задворках моей души.

Но я прекрасно знал, что тьма никогда не уходит бесследно и безвозвратно. Особенно из души.

Помощнику Альфонсо Баройя надоело платить мне по полмонеты в день спустя неделю. Что же, сказал я, никто не посмеет заявить, что Мануэль Мартин Веласкес не старался.

Никто и не заявил. Но Торреса мне можно было больше не искать. Как и Фернандо Камараса. Однако история эта все не шла у меня из головы. Ночные кошмары посещали меня еще дважды, но не такие леденящие, как в самый первый раз. Я мало помалу обретал былое душевное равновесие, хотя что-то внутри меня все-таки переменилось, я это чувствовал.

Не могу сказать, чтобы меня тянуло к монастырю Эстебан Бланкес, но я поклялся, что при случае постараюсь распутать странную загадку с исчезновением людей.

Прошел год. Целый год. Я за это время отследил много неверных жен и мужей, отыскал украденных вещей и даже разобрался с убийством помощника Альфонсо Баройя - бедняга ненадолго пережил Сантьяго Торреса, но погиб без всяких загадочных историй: его зарезали на рынке Эдмундо Флорес за горсть серебряных монет, которую он получил с распространителей масла за неделю торговли. Когда я поймал убийцу заезжего гастролера из Борита-Фе - чинуша, заправляющий магистратом, долго тряс мою руку и заверял, что попытается выбить мне регулярное жалование. Я, естественно, не поверил и оказался совершенно прав. В общем, время шло.

Однажды вечером я обнаружил на своей улице прогуливающегося книгочея Ксавьера Унсуе. Он выглядел таким же старым, седым и бодрым, как и год назад. Только в глазах его появился какой-то нездоровый лихорадочный блеск.

- Веласкес! - воскликнул он, завидев меня. - Я полдня тебя дожидаюсь!

- Что нибудь случилось? - спросил я настороженно.

- Случилось, - мрачно сказал книгочей. - Мы можем где-нибудь поговорить?

- За углом есть вполне пристойная таверна.

- Пристойная? - фыркнул Унсуе, как показалось мне - с легким презрением. - В этом районе разве бывают пристойные заведения?

- Для этого квартала - вполне пристойная, - спокойно парировал я. - Там тебя гарантированно не зарежут в первую же минуту. К тому же, там меня знают.

В "Маньяна" меня действительно знали. И даже могли накормить и напоить в кредит, если бывали трудности с монетой. Хорошо, что такие трудности последнее время случались все реже - я слыл удачливым и пронырливым сыскарем и все больше людей обращались ко мне. Я, если честно, даже стал задумываться о более приличествующем жилье в более приличествующем квартале Картахены.

- Так что же стряслось? - спросил я, когда мы уселись за стол в самом дальнем углу таверны и пригубили первое пиво.

Старик поднял на меня испытующий взгляд. Снова заблестели его глаза, а в паутине глубоких морщин словно бы запутался немой вопрос.

- Скажи-ка, Веласкес, - спросил книгочей немного погодя. - С тобой никаких странностей не происходит? Ну, там, дурные сны, или необъяснимые желания... наведаться к Эстебан Бланкес, например. А?

Я задумался. Сны... Сны бывают, этого не скрыть. А вот необычных желаний я припомнить не смог. Впрочем, я понимал о чем на самом деле спрашивает книгочей. Печать той самой книги. Он считает, что раз я открывал "Око бездны" - на меня легла некая зловещая печать. И якобы однажды я обнаружу, что не принадлежу сам себе.

- Нет, Ксавьер Унсуе, - ответил я, как мне показалось - вполне искренне. - Я не чувствую над собой проклятия. Что же касается дурных снов - так они всем периодически снятся. Даже праведникам. Это все, что ты хотел услышать?

Книгочей продолжал сверлить меня взглядом. Скорее всего, он не поверил, что я ничего особенного в себе не замечаю. Потом угрюмо уставился в полупустую пивную кружку.

- Книгой снова заинтересовались, - сказал он тихо.

Я едва не подскочил на лавке. Неужели пришло время разгадать загадку книги и монастыря? Я ведь поклялся разгадать ее когда-нибудь. Правда, мне совершенно не верилось, что случай подвернется так скоро.

- Кто? - спросил я, подавляя в себе целую бурю противоречивых чувств.

- Рикардо Эчеверья. Студент.

- Как давно?

- Он ходит ко мне уже второй год. Сегодня утром я заметил, что он подходил к полке с монастырскими книгами.

- И это все? - протянул я с сомнением.

- Он дотрагивался до книги. Я видел. Возможно, даже не в первый раз.

- И что ты хочешь от меня?

- Проследи за ним, - шепотом попросил Унсуе. - Я так больше не могу.

- Не можешь чего? - жестко спросил я. - Не можешь молчать, когда твои читатели идут на смерть?

Унсуе враз стал казаться даже не старым - дряхлым.

- Раньше, выходит, мог? - продолжал я. - А, книгочей? Что это с тобой вдруг случилось?

Я понимал, что поступаю жестоко. Но остановиться не мог.