Константин Соловьёв - ГНИЛЬ

В этот момент зазвонил войс-аппарат. Несколько секунд Маан осоловело глядел на него — резкая, рвущая душу, трель, заставила его растеряться, как и всякий резкий звук — но этот был куда более опасен. Войс-аппарат. Злая, хитрая машина, следящая за ним из своего темного угла. Сверчок, отлитый из стали и пластика. Маан дернулся в его сторону, затрещали ставшие ломкими и непослушными пальцы правой руки, готовясь смять тонкую трубку. Но он заставил себя остановиться, защитный механизм, единственное, что осталось ему в наследство от Джата Маана, инспектора Контроля, предостерег его от решительных действий. Еще не время. Пока нельзя. Будь терпелив. Скоро ничего этого не будет, но для этого тебе придется постараться. Не дай им поймать тебя на последнем шагу.

«Пусть возьмет Кло, — шепнул ему кто-то, — Ты уверен, что еще способен говорить?..»

Но это была плохая мысль, неправильная. Кло сейчас не в том состоянии чтобы руководить своими действиями. Даже окажись это кто-то из соседей, нет гарантий, что она не сорвется, не наговорит чего-нибудь из того, о чем потом можно будет пожалеть. О чем пожалеет сам Маан перед тем, как рука, обтянутая белым комбинезоном, полоснет его скальпелем.

Он едва не выронил трубку войс-аппарата — пальцы оказались слишком твердыми и окостеневшими чтобы сразу ухватить ее. Какой-то момент ему казалось, что он поднимает к виску заряженный необычайно легкий пистолет. Нет нужды в свинце, он выплюнет лишь одно слово. И конец. Просто и быстро. «Выходи», — скажет трубка голосом какого-нибудь знакомого человека, человека из его прошлой жизни, которую он стал постепенно забывать, — «Выходи и садись в фургон. Только без глупостей. Ты знаешь, что у нас есть право сделать с тобой что угодно».

— Слушаю, — произнес Маан в мертвое холодное нутро трубки и ощутил отражение собственного дыхания на твердой, как сам пластик, щеке. Голос не подвел его, хоть и звучал хрипло. Если бы вместо слов вырвался лишь скрежет, в этом не было бы ничего странного. Голосовые связки разрушаются одними из первых.

— Здравствуй. Не помешал?

— Не помешал, — сказал Маан, хрустнув челюстью. Он подумал о том, что даже не знает, какое время суток сейчас на улице. Еще два дня назад он завесил оконный проем тяжелым одеялом. Хронометр он уничтожил вскоре после этого — равномерное злое щелканье механизма было ему невыносимо.

— Хорошо, — отозвался голос и, действительно, по нему было слышно, что говоривший обрадовался, — Хорошо, что не помешал.

— Ты никогда не помешаешь мне, Гэйн.

Тот рассмеялся. Смех был обычный, слышанный тысячу раз, но отчего-то сейчас он показался Маану наигранным, синтетическим. Смех уставшего человека, который, должно быть, сейчас устало щурится воспаленными глазами в пустоту и усмехается уголком мятой губы. Маан попытался представить, где сейчас Геалах. Представилось обычное — комнатушка Конторы, тлеющая в пепельнице сигарета, обязательная чашка эрзац-кофе на столе, восьмая или девятая за сегодня. Привычный натюрморт.

— Никогда, говоришь? Отлично… Прости, старик, давно не слышал твой голос, вот и… Давно мы не виделись, а?

— Недавно, — сказал Маан, и прозвучало это чересчур сухо, — Я испортил тебе дело, помнишь?

— А брось. В тот день, когда мне станет жаль какого-то вшивого Гнильца ради друга, я сам уйду на пенсию и примусь писать мемуары.

— Это будут самые паршивые мемуары из всех, должно быть.

— Пусть так. Какая разница? — он опять засмеялся, — Забудь о нем. Пожалуй, я бы сам не удержался и развалил ему голову по дороге… А у тебя точно было на это право.

— Право? — что-то сухое перехватило дыхание, заперхало в горле, — Ты имеешь в виду, я правильно сделал, что пристрелил его на месте? Просто потому, что был зол и мне так захотелось?

Маан подумал, что Геалах смутится, слишком уж зло это прозвучало. Для инспектора Контроля. Но Геалах не смутился. Может, по голосу ожидал чего-то в этом духе.

— Конечно, — сказал он спокойно, и спокойствие это было натуральным спокойствием выдержанного и хладнокровного человека, — Это был Гнилец. Не человек.

— Но был им когда-то.

— Глядя на него, в это трудно было поверить. Эй, только не говори, что тебя гложет совесть, Джат. Это было бы слишком нелепо даже для тебя.

Маан несколько раз сжал и разжал ладонь, держа ее перед лицом. Пальцы быстро теряли чувствительность. Суставы выглядели разбухшими, как подгнившее дерево. Интересно, что станется с ними. Возможно, Гниль наградит его подобием копыт, жестких, способных сокрушать даже камень. А может, она спешит сбросить балласт, и пальцы просто отомрут, отсохнут. Трудно быть в чем-то уверенным, когда имеешь дело с Гнилью.

— Не обращай внимания, — сказал он медленно, — Нервы. Устал.

— Давненько мы с ребятами не сидели в «Атриуме», да? По себе знаю, бокал хорошего джина здорово помогает.

— Точно.

«Брось трубку, — ледяным шепотом сказал в шею защитный механизм, — Человек, с которым ты говоришь, обладаешь чувствительностью лучшего из радаров, нюхом лучшей ищейки. Не позволяй себя обмануть беззаботным тоном. Он чувствует даже то, чего ты не замечаешь. И хладнокровен как удав. Брось, пока не поздно. Уходи. Он затягивает тебя, щупает, раскусывает. Сейчас, в эту минуту. Заканчивай».

Маана обдало ледяным потом. Это было неожиданно — он думал, что система потоотделения давно атрофирована. Нелепо. Как радио, продолжающее играть на идущем под воду корабле.

— Извини, Гэйн, — сказал он в трубку, — Кло зовет. Наверно, надо помочь на кухне. Ты что-то сказать мне хотел?

— Сказать… — на том конце невидимой линии худой человек с рыжеватыми, висящими ниткой, усами, задумался, погладил привычным жестом подбородок, — Да нет, вряд ли. Поболтать хотел. Скучно тут у нас после рабочего дня.

— Знаю.

— Дай, думаю, звякну старику… Хотя был один вопрос. Так, вопросик.

— Давай, только быстрее.

— Как ты себя чувствуешь-то?

Глупый вопрос. Не в характере Геалаха. Маан едва удержался от того чтобы издать вздох облегчения.

— Ты про здоровье что ли?

— Вообще. Как ты себя ощущаешь?

— Слова у тебя… Нормально, Гэйн. Нормально ощущаю.

Геалах хмыкнул.

— Вот как. Ясно. Просто… Не знаю, просто я должен был тебя спросить.

Сперва Маану показалось, что его рука машинально сжалась и раздавила тонкую трубку. Потом он понял, что трещат его собственные зубы, стиснутые чудовищной силой. Он испугался, что чуткий микрофон передаст и этот звук, но испуг был секундный, пустой. Никакой разницы. Это уже было неважно.

За последние три или четыре минуты в мире появилось много куда более важных вещей.

— Я ощущаю себя просто отлично, — выдохнул он, — Спасибо, Гэйн. Спасибо, старик.