Константин Соловьёв - ГНИЛЬ

— И вы хотите сказать, что он был прав?

— Я слышал Гниль, — сказал Маан просто, — Я, единственное существо пятой стадии. Она говорила со мной. Я слышал ее шепот. Это было в тот момент, когда оказался внутри кокона. Я почувствовал ее присутствие, так ясно, как сейчас ощущаю ваше.

— Галлюцинации, только и всего. Расстройство психики у Гнильцов подобного уровня должно протекать весьма бурно, и очень странно, что ты сохранил хоть какое-то подобие разума.

— Вы опять пытаетесь все упростить и зажать в привычную схему, — Маан не сдержал улыбки, хотя улыбаться тут было совершенно нечему, — И опять корень в вашей самонадеянности. Гниль — это не болезнь, господин Мунн. Это… я не знаю, что это такое. Что-то настолько огромное и сложное, что можно сойти с ума, ухватив лишь одну самую мельчайшую крошку. Вы ведь знаете, что все Гнильцы сумасшедшие?.. Атрофия нервной ткани и все такое. Они просто не способны понять сущность Гнили и ее истинное значение.

— А ты, значит, понял? — едко спросил Мунн.

— Я не понял и одной тысячной из того, что почувствовал. Но да, можно сказать, что я ощутил близкое дыхание Гнили. Не знаю, почему именно я. Подозреваю, не в последнюю очередь сказался ваш эксперимент. Да-да, эта идея про нейтрализацию блокирующей части вакцины. Возможно, именно это помогло мне. Фактически, более тридцати лет я был частично адептом Гнили, хоть и служил анти-телом против нее. Я был искусственно инфицирован, при этом оставаясь человеком. Это послужило своего рода амортизатором, который позволил мне не рехнуться, когда Гниль завладела уже всем моим телом. В некотором роде я оказался подготовлен.

— Это бред разума, Маан. Ничего более.

— Я был единственным человеком, который ощутил Гниль в ее истинной форме, — сказал Маан, — И понял, что по сравнению с ней мы даже не муравьи. Вы можете называть ее как угодно — инопланетным разумом, может даже божеством или еще чем-то. Суть в том, что она непознаваема нами, людьми. Но она очень хотела познать нас.

— Вот как?

— Да. Все, чего желала Гниль — досконально разобраться в человеке. Он был для нее примитивным, но диковинным одноклеточным существом. Представьте себе ученого, который, вооружившись микроскопом, копошится в геноме какой-нибудь мушки-дрозофилы. Гниль, по большому счету, занималась тем же. Она исследователь, Мунн, самый упорный и любопытный исследователь во Вселенной.

— Кажется, ты сказал, что человек несоизмеримо примитивнее ее, — сказал Мунн, — Долговато же она в таком случае копалась с нами, а? Полвека, пожалуй.

— Наше тело не представляло для нее никакой сложности. Да и особого интереса, пожалуй, тоже. Примитив. Инфузория. Но вот наш разум заставил ее задуматься. К нему она не сразу нашла ключ. Разум — слишком хитрая штука, это не сундук, который откроешь, просто подобрав подходящий. Нельзя изучить разум, который не настроен на контакт, на восприятие нового, на открытость. А именно этого и не было — человек оказался настолько несопоставим с тем, что являет собой Гниль, что никакого общего языка не могло существовать — он просто сходил с ума и превращался в полоумное чудовище. Представьте себе дикаря из Каменного Века, над которым зависает сияющий ослепительными прожекторами вертолет с мегафоном. Он просто тронется умом, не сумев даже понять, что же видел на самом деле. Мы — это дикари, Мунн. Больно с этим смириться? Но так и есть. Сколько «четверок» было в вашей лаборатории? Четыре? Пять?

— Три, — кратко ответил Мунн, — Всего три. Ни один из этих Гнильцов не выжил.

— Разумеется. Их рассудок оказался необратимо поврежден встречей с Гнилью, и она не посчитала нужным сохранять их бесполезные тела. Но теперь она ушла. Можно сказать, что она выполнила все, что пожелала здесь.

— Закончила с человеком? — язвительно спросил Мунн. Он уже не был так безразличен, как в начале разговора и по тому, как потемнел его взгляд, было видно, что этот разговор не прошел для него впустую.

— Можно сказать и так. И она собрала вещички. Здесь ей больше нечего делать.

— На Луне тысячи Гнильцов. Если вы верите, что все они исчезнут…

— Я не знаю, что с ними будет. Они — объект уже законченного эксперимента. Сомневаетесь в этом? Возьмите войс-аппарат, Мунн. Позвоните своим ребятам в лабораторию. Сколько у вас там Гнильцов? Не меньше сотни, пожалуй. Вам ведь постоянно нужна свежая плоть для опытов… Вы ничем не лучше Гнили, только куда примитивнее… Позвоните. Узнайте, как они себя чувствуют.

— Я не собираюсь потворствовать твоим навязчивым идеям Маан, — вздохнул Мунн, — Ты и так получил больше времени, чем того требовалось. Используй инъектор и закончим это. Сейчас.

Ствол его пистолета качнулся, уставившись в лицо Бесс.

— Может, вы просто боитесь? — спросил Маан, чувствуя, как по спине течет ледяной пот, — Боитесь понять, что я был прав? Самоуверенность — ваша ахиллесова пята. Вы боитесь признаться себе в этом.

— Замолчи, Маан. Я больше не буду слушать этот вздор.

— Просто позвоните и спросите, как чувствуют себя ваши подопечные. Что вы теряете? Неужели так страшно?

— Если бы в состоянии моих, как ты выразился, подопечных произошло бы какое-то изменение, я узнал бы об этом в течении получаса.

— Вы были слишком заняты, гоняясь за мной, Мунн. А ваши ребята сейчас должны быть слишком перепуганы и сбиты с толку чтобы осмелиться сообщить об этом в такой серьезный момент. Вы ведь, конечно, сказали не отвлекать вас, отправляясь на охоту за мной?

На лице Мунна появилось сомнение. Или что-то, что было похоже на сомнение — подобного выражения Маан не видел ни разу за все время, что служил в Контроле.

— Это глупость, ты просто хочешь затянуть время и…

— Страх. Вы чувствуете его сейчас, Мунн?.. Это особенный страх, страх не оправдать своих надежд. Оказаться неправым. Типично человеческая черта.

— Черт с вами…

Мунн не отпуская пистолета запустил свободную руку в карман и вытащил миниатюрный войс-аппарат. Номер, который он набрал, был очень коротким.

— Мунн. Два, тринадцать, сорок четыре, семнадцать, три, вереск, — отрывисто сказал он в трубку, не спуская глаз с Маана, — Соединить с четвертым сектором. Да. Прием. Это Мунн. Доложить о текущем состоянии четвертого. Да, включая все подуровни.

Трубка начала что-то говорить, но Маан не различал слов — это было похоже на приглушенный звон мошкары, заточенной в пластиковую коробку. Но Маану и не требовалось слышать их. Он видел лицо Мунна.

Оно менялось. Сперва застыло, как восковая маска, отчего губы показались еще более тонкими и морщинистыми, чем обычно. Потом нижняя челюсть едва заметно задрожала. Мунн смотрел в пустоту перед собой и казался бездушной куклой со стеклянными пуговицами вместо глаз. Если бы Маан сейчас вытащил из его руки пистолет, он мог бы даже не заметить этого.