Пол Андерсон - Восставшие миры. Зима мира. Сломанный меч [Авт. сборник]

Собаки с лаем бросились им навстречу, то ли приветствуя, то ли задирая. Они были чем-то схожи со своими хозяевами — такие же высокие, поджарые, светлой, отдающей в седину масти. Дыхание белыми облачками вырывалось из пастей и оседало инеем на мордах. Жано успокоил их. У входа — дверью служило высокое слуховое окно — их приветствовал мужчина, черный на фоне желтого проема.

Он проводил их по лестнице в гардеробную, а затем в главную комнату. Деревянные полы, покрытые шкурами и привозными тканями, приятно грели озябшие ноги. Перегородки не раздвигались. Они были украшены причудливой резьбой и грубо раскрашены. В самой большой комнате на побеленных глиняных стенах, на фоне нарочито примитивной росписи, изображавшей животных, растения и силы природы, висело оружие. На полках стояли сотни книг. От рагидьянской печи, выложенной аккуратными кафельными плитками, шло приятное тепло. Свет давали масляные лампы, привезенные из южных земель. Среди пучков зелени и фруктов под потолком висели и цветочные саше, от них воздух был сладок. Когда путешественники вошли, девушка отложила в сторону горбатый струнный инструмент, на котором только что аккомпанировала своей песне. Казалось, последние ноты все еще звучали, скорее задумчивые, чем бравурные.

Люди сидели, скрестив ноги, на выступах, идущих по периметру зала, или на подушках вокруг низкого стола. Здесь было шестеро детей Донии, начиная с Жано и кончая трехлетней Вальдеванией; жена Жано, которая оставалась здесь все время, пока он отсутствовал, ибо он был ее единственным мужем; двое мужей Донии, считая Кириана — двое других были в отъезде; три незамужние женщины: старая, средних лет и молодая; и, наконец, сама Дония. Их лица и тела ясно говорили, что все они принадлежат к жителям Рогавики. В остальном они были мало схожи, не считая, конечно, одежды и причесок — в жарком помещении они ходили либо легко одетыми, либо вовсе голыми.

Дония вскочила с настила, на котором лежала, вытянувшись на медвежьей шкуре и протянула обе руки Казиру. По пути она быстро и страстно обняла Кириана.

— Добро пожаловать, дружище, — она слегка запиналась, произнося слова на языке южных земель. — Ах, подожди, — засмеялась она. — Прости меня, я разучилась. — Скрестив ладони на груди, низко поклонившись, она произнесла вежливое приветствие его города: — О гость, пусть Благодать Божья воссияет над нами.

Усмешка тронула губы Казиру.

— Едва ли это случится, если дело касается меня, — ответил он. — Ты что, все позабыла за эти три года?

На мгновение она помрачнела, потом продолжила, медленно выговаривая фразу за фразой:

— Я помню… Да, ты мошенник… но тебе можно доверять, если у тебя достаточно причин быть честным… И почему вы проделали такой долгий путь… трясясь по кочкам… вместо того, чтобы с удобством путешествовать на пакетботе… если мы вам не нужны… А может быть, вы не нужны нам?

Ее взгляд уверенно изучал его. Он смотрел на нее так же испытующе, пока она кружила по комнате, но его внимательно-напряженный взгляд был взглядом вора.

Она почти не изменилась с тех пор, как приезжала в Арванет, где они встретились впервые. В свои тридцать пять лет она оставалась стройной, движения плавными, а рукопожатие сильным. Он смотрел на ее матерчатую юбку с карманами, разглядывал ожерелье из зубов и раковин, отметил густо наложенную краску, чьи тона варьировались от голубого до красного. Она была полнее большинства женщин Рогавики, но под каждым изгибом ее ладного тела чувствовались мускулы. Груди были тяжелы от молока — женщины народов Севера кормили грудью еще несколько лет после родов, причем не только своих Младенцев, но и уже подросших детей или детей своих знакомых, а иногда даже взрослых, если тем надо было поскорее восстановить силы. Поражало неистовое выражение ее лица: сверкающие раскосые глаза серо-зеленого цвета, нервно раздувающиеся ноздри, крупный, почти мужской рот над квадратным подбородком. Волнистые желто-каштановые волосы, перетянутые украшенной бусами лентой, ниспадали до плеч. Под конец сумеречной зимы кожа ее стала молочно-белой и, казалось, даже светилась в полумраке. Несколько веснушек рассыпались на переносице едва заметными крапинками летнего золота. Нос был прямой, но изящный, словно его вырезала рука искусного ваятеля.

— Входите, располагайтесь, будьте как дома, — пригласила она. Своим младшим детям, уже вступившим в переходный возраст и детям постарше она сказала несколько слов, и те ушли. Скорее всего, она попросила их разгрузить багаж Казиру и приготовить пищу. За время путешествия он выучил некоторые слова и фразы рогавикьянского языка — Брат Кинжала в разноязычном Арванете быстро учился языкам, иначе просто пропал бы — но все же не смог уловить, что она сказала. То же самое было и позже, когда члены этой большой семьи обменивались друг с другом быстрыми фразами. В лучшем случае ему удавалось разобрать отдельные слова. Он и раньше слышал, будто здесь у каждой семьи возникают собственные традиции и даже свой диалект, но действительность обескуражила его.

Помнится, когда они впервые встретились в Южном городе, он сразу признал в ней чужестранку. Они проводили время в умной и приятной компании. Дония отказалась отдаться ему, хотя женщины ее народа, по слухам, не отличались строгим поведением. Пожалуй, тогда она произвела впечатление недалекой дочери примитивного народа. Арванет, древняя столица всего известного мира, был подобен лабиринту со своими тонкостями и секретами. Но этот дикий безлюдный Север просто не имел права на такое.

Привыкший к стульям Казиру кое-как примостился на краю выступа, опустив ноги на пол. Дония улыбнулась и подложила ему под спину подушки, чтобы он мог на них откинуться. Сама она устроилась справа от него, а Ивен, ее первый муж — слева. Пару лет Ивен был ее старшим мужем. Этот высокий мужчина с бледно-голубыми глазами и рыжей, тронутой сединой, бородой носил тунику из привозного льна, из-под которой виднелся длинный шрам на бедре — память об охоте на быков.

Члены семьи, свободные от домашних дел, расселись на ковре. В их открытых взглядах сквозил искренний интерес, и все-таки они держались отчужденно и замкнуто — именно такими описывали их все путешественники из цивилизованных мест… Они были неторопливы и непосредственны. Жано и его девчонка-жена вышли, обняв друг друга. Лукева, шестилетняя дочь Донии, принесла на подносе стеклянные бокалы с горячим медом. Казиру с благодарностью принял напиток, согрел о бокал озябшие ладони, вдохнул густой летний аромат, и боль от ушибов и ссадин, полученных с непривычки в седле, смягчилась и отступила.