Себастьян Фолкс - Возможная жизнь

Чтобы произвести впечатление на братьев, я выбрал гитару. Школа предоставила мне инструмент и бесплатного преподавателя в лице учителя истории – при условии, что я буду заниматься и фортепиано. Я пел в хоре, мне это не нравилось, если не считать сольные дискантовые партии. Дома, когда Рэй и Саймон принимались бренчать у себя в комнате, я предлагал подстроиться к ним, но они не брали меня в пабы, где играли, пока у меня голос не сломался. Думаю, братья надеялись, что он не только понизится, но и пропадет, однако этого не случилось. К тому времени случилась Ливерпульская революция. Выпускных экзаменов я в школе так и не сдал. Бросил ее в шестнадцать лет, чтобы стать музыкантом.

Таковы сухие факты жизни, которые ты пересказываешь во время долгой поездки, когда слева от тебя шумно бьется о берег Тихий океан, а справа сидит девушка, и ветра Санта-Аны пронизывают ее волосы, и радио старается перекричать мотор. И вот появляются указатели, направляющие водителей к винодельням Сан-Луис-Обиспо. Может, заехать, думаешь ты, попробовать вино? Ты убеждаешь девушку, что теперь ее очередь сесть за руль, обещая в награду отыскать для нее – где-нибудь в Зинфандель-Крик – великолепный салат и хлеб домашней выпечки. Правда, подналечь на вино ей не удастся, но ведь она и пьет теперь только джин.

Да не так уж оно и важно. Ничто не важно. Ты только что завершил самую серьезную работу всей твоей жизни. Записи отпечатают на виниле, и целое поколение людей будет слушать их в общежитиях университетов, в машинах, в квартирах и коттеджах. Ты – король. У тебя есть талант, не очень большой, однако благодаря упорству и труду ты оседлал двадцатифутовую волну удачи. Ты сделал великое дело и получишь за него признание, однако большая его часть достанется девушке, которую ты любишь, – вот она, сидит рядом с тобой.

Кафе в Шардоне-Галч оказывается не совсем таким, на какое ты рассчитывал, – вполне приемлемый, впрочем, стейк с зеленью, – и обслуживает вас не калифорнийка, а здоровенный мужик в комбинезоне из тех, кто обычно ремонтирует всякую технику, – однако вино остается хорошим, сколько его ни выпей. Ты прожигаешь дни, времени у тебя море, а солнце в округе Сан-Луис-Обиспо, знающем только два времени года, 4 января и лето, не заходит никогда.

Ладно, пора возвращаться в машину, чтобы успеть найти хороший отель в Сан-Франциско. Девушка поет «Знаешь, как проехать в Сан-Хосе?», а ты давишь на клаксон, подражая флюгель-горну Бакарака.

Вверх по прибрежной дороге, остановка, десять часов пути. Ты будешь там в восемь. Может, поищем отель на Рашен-Хилл, где ты останавливался с группой, или позвоним супружеской паре, которая тебя приглашала. Что думаешь?

– Хочу очень чистый отель, Фредди. С простынями, белыми и такими накрахмаленными, чтобы кожу царапали.

И по счастливому стечению обстоятельств ты находишь именно такой отель на углу Пауэлл и Калифорнии, неподалеку от Юнион-сквер. Нарядное здание, французские окна с жалюзи. В нем оказывается свободный номер с балконом во двор, с кустами олеандра и аканта. В стоимость номера входит парковка либо завтрак, на выбор.

Твоя девушка, утомленная после многих часов за рулем, торопливо заказывает по телефону кучу еды и удаляется в ванную.

А ты постукиваешь себя по зубам гостиничной авторучкой. Парковка или завтрак?

Мужчина, который вкатывает в номер тележку с заказанной едой, сильно похож на Генри Фонду. Салаты, свежие булочки, поджаренные на гриле креветки, кружочки замороженного масла, термосы с почти замерзшими соком и водой, свежие фрукты, накрахмаленные салфетки и скатерка.

Генри Фонда уходит, входит твоя девушка, с мокрыми волосами, завернувшись в полотенце, которое сваливается ей на лодыжки, когда она тянется вверх, чтобы открыть окно на балкон. Она пирует голая на кровати, выпивает полпинты вина и вмиг засыпает на свежих крахмальных простынях. Ты набрасываешь на нее тонкое покрывало. Она столько работала. Господи, она заслужила сон. Да восстановится и укрепится ее великий творческий дар. Ты думаешь о том, как сильно любишь ее. И ждешь не дождешься, когда она проснется.

На следующий день я позвонил Лори (пока Аня ходила в аптеку), при этом под ложечкой у меня тошнотворно посасывало. Я сказал ей, что запись прошла прекрасно – как мы и надеялись.

– Вы с ней еще разговариваете?

– Что? Я… Почему ты спрашиваешь?

Лори рассмеялась:

– Насколько я понимаю, запись – дело тяжелое. Один человек сочиняет песни, а другой объясняет ему, о чем они и как их следует петь.

– Ну, сложности у нас были, – сказал я. – Но мы все еще разговариваем. Сейчас приехали на пару дней в Сан-Франциско. Потом придется повозиться со звуком, пока не будет сделана мастер-копия.

– А что думают в Нью-Йорке?

– Сами ждем с нетерпением. Как там на ферме?

– Пустовато.

– Я приеду через неделю, самое большее через десять дней.

Приеду ли? Зачем я это сказал? Чтобы утешить Лори? Неужто я оставлю Аню в Лос-Анджелесе? Или в Нью-Йорке, на Восточной Седьмой улице, в квартире, которая нам даже не принадлежит? Риска потерять Аню я не мог себе позволить, но и не хотел, чтобы Лори чувствовала себя несчастной или одинокой. Я любил ее, она мне ничего плохого не сделала. Так что же меня угнетало?

Да то, что я любил двух женщин, вот и все. Не такой уж и грех. В Каньоне это считалось даже клевым. Лори и Аня – разумные, современные женщины, они все поймут. О господи. Черта лысого они поймут.

– Я уже говорил, в Лос-Анджелесе мы жили в совершенно кошмарных номерах, – сказал я Лори, особо нажав на «ах» – «в номерах». – Тут намного лучше. У меня номер с балконом и замечательным видом.

«У меня» не было такой уж и ложью. Номер принадлежал мне в той же мере, в какой и Ане. Мы поболтали еще немного. Слушать Лори по телефону было сплошным удовольствием. Мелодичный голос, полный заботы обо мне, бесхитростные пожелания удачи. Кошмар.

Мне оставалось только одно. Пойти и отыскать Аню. Воссоединиться с ней.

В Нью-Йорк мы возвратились в декабре и провели еще три месяца в квартире, которую снимали на Седьмой улице. Владевших ею знакомых Рика мы спровадили, выдав им двести долларов на аренду другого жилья, и я окончательно переселился в комнату Ани.

Джон Винтелло и прочая публика из «Эм-Пи-Ар» нашей записью остались довольны. Бреккер поработал с ацетатной пластинкой, довел ее до ума, добившись, чтобы звук не повизгивал в высоком регистре и не мутнел в низком, оставаясь чистым даже на дешевых студенческих проигрывателях. Аня не стала никому говорить, что мы надеемся и на публику лет тридцати, а то и сорока.

И наконец, я поехал поездом на ферму, чтобы повидаться с Лори. Глядя на скользящие за окном леса, я ощущал себя палачом. Вешателем, которому заплатили, чтобы он съездил в какую-то дальнюю деревню и удавил там человека. Мне вспомнился методистский гимн, который мама пела нам в детстве. Там последняя строчка была: «За наше нынешнее дело благодарим тебя, Господь!» Да уж, огромное спасибо.