Филип Фармер - Одиссея Грина

За ними плотной массой выстраивались девственницы, кому повезло попасть в число невест Героя-Солнце. В своих белых юбках-колоколах и белых же кружевных накидках они очень хорошо смотрелись. И у каждой был букет белых роз.

Стегг позволил зверю перейти на рысь, решив приберечь его силы для финишного броска. Он кланялся и приветственно размахивал руками, проезжая мимо мужчин и женщин, выстроившихся вдоль улицы. Девочкам-подросткам, которым не удалось занять первые места на конкурсе «Мисс Америка» и которые уныло стояли рядом со своими родителями, он громко обещал:

— Не плачьте! Сегодня перепадет и вам!

Грохот труб, барабанов и флейт заполнил улицу. К нему приближалась процессия жриц, одетых в светло-голубые платья. Это был любимый цвет богини Мэри, покровительницы Мэриленда. Согласно легендам, Мэри была внучкой Колумбии и дочерью Виргинии. Именно она обратила обитателей этой местности в истинную веру и взяла их под свое покровительство.

Пятьдесят жриц приближались к Стеггу церемониальным шагом. Они пели и разбрасывали вокруг себя цветы. Время от времени они издавали протяжные вскрики.

Стегг подождал, пока расстояние не сократится до пятидесяти метров, затем ударил животное пятками по ребрам и начал барабанить кулаком по голове. Лось взревел и галопом ринулся прямо на жриц. Те прекратили пение и остановились в изумлении. Внезапно осознав, что Герой-Солнце вовсе не намерен сдерживать могучего зверя, а наоборот, разгоняет его, они закричали и ринулись в стороны. Здесь они уткнулись в толпу, собравшуюся в единую непреодолимую массу. Когда же они развернулись, то стали натыкаться друг на друга, сбивая друг дружку с ног и кувыркаясь.

Только одна не обратилась в бегство. Это была Главная Жрица, женщина пятидесяти лет, сохранившая свою девственность в честь богини-покровительницы. Гордость словно приковала ее к тому месту, где она стояла. Она вытянула вперед руку, как бы благословляя появление Героя-Солнце и всем своим видом показывая, что ничего особенного не происходит. Она бросила ему навстречу букет цветов и начала своим золотым серпом рисовать в воздухе священные символы.

Цветы упали под копыта лося, были тут же растоптаны, а затем и сама жрица была брошена наземь. Голова ее раскололась как орех под могучим копытом зверя.

Тело жрицы не могло задержать весившего более полутонны зверя. Набычившись, он тараном пошел на плотно спрессованную толпу дико кричавших и упирающихся женщин.

Пробить эту живую, но прочную изгородь зверь не смог и остановился. А вот тело наездника продолжало движение.

Он по инерции перелетел через опущенные рога и шею лося и на мгновение как бы завис в воздухе над жрицами, затянутыми во все голубое. Тела их разлетались во все стороны, катились кувырком, увлекаемые другими телами, волочились по земле. Рога зверя уткнулись в чей-то подбородок, вырвали голову из туловища, и эта голова, крутясь, полетела рядом со Стеггом.

Он пронесся над голубым месивом гибнущих жриц и мягко опустился на поле, образованное белыми накидками, розовыми ртами, белоснежными юбками и голыми девственными грудями.

Из этой западни кружев и плоти выбраться он уже не мог и надолго исчез из виду.

Проснулся Питер Стегг только к вечеру следующего дня. Он поднялся первым, если не считать доктора Кальтропа, который уже сидел у ложа своего капитана.

— Ты давно в Балтиморе? — спросил Стегг.

— Я следовал за тобой по пятам и видел, как ты напустил зверя на жриц… и все, что было после.

Питер сел и застонал.

— Мне кажется, будто каждый мускул моего тела натянут, как струна.

— Так и должно быть. Ты заснул аж в девять часов утра. Но у тебя должны болеть не только мышцы. Разве спина у тебя не болит?

— Немного… будто легкий ожог где-то на пояснице.

— И это все? — Кальтроп удивительно поднял брови. — М-м-да, все, что я могу сказать, так это то, что твои рога насыщают кровь не только гормонами. Они к тому же способствуют регенерации клеток.

— Что все это означает?

— Ну так вот. Прошлой ночью тебя пырнули ножом в спину. Но это тебе нисколько не помешало, а рана, кажется, совсем зажила. Разумеется, лезвие вошло не более, чем на дюйм — мышцы у тебя очень твердые.

— Да-да, что-то припоминаю. Правда, очень смутно. — Стегг поморщился. — И что же произошло с этим человеком потом?

— Женщины разорвали его в мелкие клочья.

— Почему он на меня напал?

— Выяснилось, что у него помутился разум. Его возмутило то, что ты сильно заинтересовался его женой, и он ударил тебя ножом. Безусловно, он совершил ужасное преступление, непростительное святотатство. Чтобы покарать его, женщины пустили в ход зубы и ногти.

— Ты тоже считаешь, что он был психически неуравновешен?

— Да. По крайней мере, с точки зрения этой культуры. Никто в здравом уме не стал бы возражать против того, что его жена совокупляется с Героем-Солнце. По сути это великая честь — ведь Герои-Солнце обычно не уделяют внимания никому, кроме девственниц. Вот только вчера ночью ты сделал исключение… для всего города. Во всяком случае, пытался сделать.

Стегг тяжело вздохнул.

— Прошлая ночь была хуже всех. Наверное, я покалечил больше народу, чем обычно?

— Вряд ли стоит упрекать в этом жителей Балтимора. Ты с самого начала затеял все в грандиозных масштабах, еще когда затоптал всех жриц. Что это на тебя нашло?

— Не знаю, просто тогда это показалось мне неплохой идеей. Похоже, мое подсознание подтолкнуло меня отомстить виновникам всего этого безобразия. — Он притронулся к рогам, затем пристально взглянул на Кальтропа. — Ты — Иуда! Что ты от меня скрываешь?

— Кто это тебе сказал? Девушка в клетке?

— Да. Но это не имеет значения. Давай, док, выкладывай. Как бы это ни было горько для меня, все равно, выкладывай. Я тебя пальцем не трону. Мои рога — лучший индикатор того, в здравом я уме или нет. Видишь, как они обвисли?

— Я начал догадываться об истинной сути событий, как только стал понимать язык, — начал Кальтроп. — Однако не был уверен до тех пор, пока тебе не пожаловали рога. Но я не хотел говорить об этом, пока не придумаю какой-нибудь способ убежать. Я боялся, что ты попытаешься сбежать раньше времени и тебя пристрелят. Вскоре, однако, я понял, что даже если ты убежишь утром, то все равно вернешься вечером, если не раньше. Этот биологический механизм на твоем лбу не только обеспечивает тебя более чем неистощимой способностью извергать свое семя — он еще неодолимо понуждает тебя к совокуплению. Он всецело овладевает тобою, и ты становишься невменяем. Ты представляешь собой величайший в истории случай сатириазиса.

— Я сам знаю, как они воздействуют на мое поведение, — нетерпеливо произнес Стегг. — Я хочу понять, какую все-таки роль я играю во всем этом. Ради чего? И зачем эта кутерьма с Героем-Солнце и все прочее?