Андрей Платонов - Происшествие в Нескучном саду (сборник)

Заглянул в окошко: горит фонарь, царь и магик склонились над чем-то; стоят сундуки, как гроба.

Кинулся вспять. Нейдет из ума Аринушка. Жалит – жжет жалость неодолимая. Под дым спустил бы хоромы царские!..

Дважды спутал он преухищренно вырытый ход.

…Кончил Бомелий лепить. Лежала на его ладони скуластая чучелка, видать по всему – татарин. Засмеялся магик: – Чем не хан?

Положил чучелку перед фонарем на пол, помолчал, свел сизые брови, стал шептать. Надулись на шее у него узлами жилы, глаза покраснели; быстро протянул нож: – Коли, государь!

Ударил царь раз, другой, и третий ударил. Вдруг зазвенел нож, рухнул, захрипел Иоанн.

Сжал Елисей кулаки, кинулся рвать на царевой груди одежду; – и неловок же царь! – было под нею три алых ссадинки-пятна… Лежал Иоанн на полу, один глаз был закрыт, другой бился. Повернулся, плюнул Бомелию в лицо.

Утерся тот рукавом и опять завозился.

Не извели хана. Пищала в углу мышь, коптил фонарь, слюда чернела. Прыгал по каменным плитам светбагрец…

Кованое глухое небо над степью. Ветер, серый и терпкий, полынь мчит.

Были звезды. Нет звезд. Остались две: большая к маленькая.

У Ай-Ханым есть шелковый моток. Полететь на маленькую звезду, спустить нитку прямо вниз – шатер Девлет-Гирея там.

Проснулась Ай-Ханым, пошла по стану. – У шатра – упившийся – лежит отец. Села подле него, песню о шелковом мотке запела. Звенит степь. Храпит хан. Тишь.

Звезды. Ай-Ханым песню поет…

Встал Девлет-Гирей, выругался и выпил ковш араки.

Сидел на войлоке толстый, как жаба, растирал тело до утра.

Когда звездочка упала у шатра на руки Ай-Ханым, поставила она перед отцом еду. Вкусно пах бишь-бармак. Жирной пятерней черпал Девлет-Гирей густую лапшу и сало. Вдруг откинули ковер.

Гонец Хайреддин, что был послан к Грозному, встал на пороге и пал ниц. Подал коробок с печатью. Сорвал хан сургуч, вынул слепленное из теста свиное ухо. Молчал Хайреддин. Молчал Девлет-Гирей.

Потом сел, как сидел, и сожрал сразу полугодовалого ягненка.

Хайреддин рассказывал, как его принял Грозный.

Хан кончил есть, вышел из шатра. Толпились, подходили батыри и беи. Сказал Девлет-Гирей: – Собака – московский царь плюет на нас!.. Ты, Шигай, поведешь Улу-Юз, Тараклы, – Урта-Юз, КичиЮз поведет хан Тявка. Впереди пойду я!

Запылал в солнце ханский малиновый в полосах халат.

– Привести русского!

Чужой рукой написал Девлет-Гирей Грозному ярлык: «Иду на тебя за Казань и за Хазторокань, а все ваше добро – переведу на прах».

Снимались шатры. Скрипели кибитки и кобзы. Сверкали колпачки и плоские круглые шапочки татар.

Клубились сплошным руном стада. Лился, как дождь, слитный цокот.

Цвела степь здесь; тронулась – процветет там.

Были звезды. Нет звезд. А если из того самого места, где стояла маленькая звездочка, Ай-Ханым теперь спустит нитку – шатра Девлет-Гирея уже не будет там.

Небо над степью – кованое, глухое. Ветер с полдня – красный и терпкий полынь мчит…

…Под теремами в гиблой холодной темноте томилась Аринушка. Вошли стрельцы, повели; торопились чего-то.

Подул ветерок, понесло будто рекой – сыростно. Повел ход влево и прямо, и вот – травка. Зажмурилась Аринушка, радостно пьет острый водяной дух.

Над нею – стена кремлевская. Нависли грозно машикули, торчат из бойниц самопалы, стрельцы на стене смолу ставят, ладонями кроясь, вдаль глядят. Стоит круг Москвы черный дым. Закричали со стены: «Идут!

Идут!» – Поволокли Аринушку. Тут взмыло до небес красное одеяло полыхнул по кровлям огонь…

Драл, спасаясь, царь со скарбом своим в село Коломенское. А в слободах уже резались татары. Мелькали их бараньи шапки и саадаки. Секли саблями кривыми чернеными, зажигали стрелами дома. Выл и бежал народ.

Били в три набата. Прутье железное, что кладено для крепости, в прах перегорало и ломалось от жара. Железо, как олово, разливалось по крышам. Плавились колокола, стекали на землю. Проливнем – в огонь – летело воронье…

Отовсюду стекались беглецы. В Кремле кипела работа. Царские хоромы давно уж были отстроены; ныне чинили стены, сколачивали приказы.

Вырос на выгорище городок малый, имя ему – Скородом…

Лежал в опочивальне смертно затосковавший Иоанн.

Трое зеленых кубчатых окончив положили на полу сеточку: лундыш-свет. Были стены убиты жарким бархатом. Перед образом Деисусовым стояла поклонная колодочка; раскрыто было харатейное евангелие на ней.

От лежанья смялся опашень – «зуфь синяя с петли серебряны». Читал Иоанн, держа в руках четки – рыбий зуб, да меру гроба господня – шелковую тесьму.

Была та книга: «Повесть некоего боголюбивого мужа, списана царю Ивану, да сие ведяше, не впадет в сети отъялых человек и губительных волков». Творился в ней извет на Бомелия, и были там такие слова: «Понеже русские люди падки на волхование, Елисей отвел царя от веры, возложи ему на наших людей свирепство, а к немцам на любовь преложи». В самом же конце было написано тою же рукою: «А как рад заяц, тенет избегши, такс рад писец, книгу сию списав».

Вздохнул Иоанн: – Заяц ты, заяц и есть!.. Ох, тяжко мне, тяжко! Хочу за грехи свои пострадать!..

Вошли Годунов и Елисей. Годунов сказал: – Государь, по слову моему, а твоему указу учали в Новегороде кабаки ставить, и ныне зделалось там воровство и убойство. А допреж сего такова у них не бывало. Помысли, государь, о своей вотчине, – от хмельных людей ни проходу, ни проезду нет!

Махнул Грозный рукой. – Недосуг! Ужо, поразмыслю!

Нахмурился, ушел Годунов. Распечатал Иоанн уста, что сургуч темен да ал: – Ведомо мне: живут в народе про житье мое слухи да подзоры, занимается-де царь чернокнижством, а всех безымянных людей на бога оставил. Ну, худо было бы, кабы я за них взялся!.. Сказывай, за чем пришел?

– Привели, государь, либерею переводить Веттермана с товарищи.

Встал царь. – Веди тотчас в тайник! А гороскоп составил?

– Неладно стали звезды, – посмотрел Бомелий в упор. – Посох-то, государь, возьми, может, в темноте сгодится…

Еще трое высоких кубчатых окончив положили на полу сеточку: свет-багрец.

Смутный бродил Шкурлатов у ворот Колымажных.

Стало сердце, что уголь рдян; опахнула грудь любовь-жалость неодолимая. Каючись, вспоминал горючие, синесветые глаза; не ведал, как избыть беду Аринушкину.

Воротился царь из бегов, – опять свели под терема боярышню. Крепки двери железные, цепи – в кольца проемные, замки – вислые, ухищренные; бережет ключи сизобровый Елисей…

Кинулся Шкурлатов к замочному мастеру Ивашке Драному.

Сидит на полу Ивашко с братом Еремкой. Кипит работа. Раскидан по избе слесарной снаряд.

Под руками – жильные струны, дрель с гирей, напилок да наверточек; горит медь прутковая, играет на солнышке слоистая пестрая слюда.