Андрей Платонов - Происшествие в Нескучном саду (сборник)

За стеной-окном расстилалась манящая светлая гладь.

Солнце почти спустилось уже к темной черте горизонта. Багряные отблески лежали на кипарисах, вдали в чаще сверкали остроконечные голубоватые купола, и краски были так ярки, зелень так свежа, что казалось, только что отшумел дождь.

Глаз почти не задерживался на близких предметах; может быть, поэтому Гонцов до сих пор не рассмотрел как следует памятника, – он сразу охватывал всю картину в целом. Необычайная глубина перспективы чудесно окрыляла взор.

Одновременно видны были из окон и башни моста, переброшенного через реку, и клумбы цветов подле набережной, и – отсвечивающие на солнце, по-видимому, тоже стеклянные, здания далеко за мостом, на холме.

Гонцову представилось на мгновенье, что он смотрит на волшебный город через какой-то драгоценный сияющий камень со множеством граней.

Куда вела от ворот пестренькая игрушечная мостовая? Что скрывали под собой голубоватые остроконечные купола? Не были ли они теми Дворцами Покоя, о которых вскользь рассказывал ему Федотов?

И тогда знаменитый ученый, не в силах совладать со своим нетерпением, совершил неблаговидный поступок, которкй покойный его друг в негодовании назвал бы мальчишеством. Пользуясь ослаблением присмотра, он попросту удрал тайком из больницы.

Ступая на цыпочках и говоря самому себе «тш-ш!», он прошел коридор, миновал комнату, где оживленно болтали о чем-то сиделки, и очнулся за воротами.

Тотчас ликование школьника, отпущенного на каникулы, охватило его и уже не покидало во все время прогулки.

Он задержался на секунду в воротах, раздумывая, куда ему свернуть: направо, к реке, или налево, к группе домов на склоне холма, – весь новый мир был перед ним, и он волен был выбирать. Потом он заметил рядом с собой пожилого человека в фартуке, который высаживал куст роз у памятника, освещенного косыми лучами заходящего солнца.

Гонцов скользнул любопытным взглядом по надписи на постаменте – там стояло его имя. Он запрокинул голову.

Центральная фигура скульптурной группы изображала его, Гонцова, окруженного лежащими в разных позах спящими людьми. Сам он сидел в кресле, возвышаясь над ними, держа на коленях просыпающегося кудрявого ребенка. Ребенок тер кулачками глаза, улыбка его была мягкой, недоумевающей, полусонной. И добрый доктор склонялся к нему, ласково протягивая стакан с волшебным напитком.

Много лет уже, наверное, стоял этот памятник здесь, у входа в больницу, где лежало неподвижное тело мученика науки, заплатившего природе такой дорогой ценой за свое открытие. Тут было тенисто и тихо, и дети приходили сюда по утрам и играли вокруг мраморного постамента. Об этом говорили следы маленьких ножек на песке и чей-то смешной полосатый мяч, забытый в траве.

Взрослые, гуляя с детьми вдоль кипарисовой аллеи, конечно, указывали им на памятник и вполголоса, с приличной случаю торжественностью, рассказывали об ученых, самоотверженных друзьях человечества, которым очень редко выпадало счастье дожить до полного торжества своих идей.

– Я думаю, этот куст будет красивее выглядеть с краю, – вопросительно сказал садовник, критически осматривая свою работу. – А вы как посоветуете, товарищ?

Гонцов охотно вступил в разговор.

– Розы, пожалуй, именно то, – ответил он, – что не хватало этому красивому уголку для полной гармонии.

Садовник снова нагнулся над клумбой.

– Мне сразу бросилось это в глаза, – сказал он, энергично работая лопаткой. – С недавнего времени я стал ходить к себе в Академию новой дорогой мимо памятника Победителю Сна. Мне не понравилось здесь и захотелось украсить клумбы розами, чтобы сделать приятное людям, живущим на этой улице. Понимаете?

– А! Вы работаете в Академии Садоводства? – спросил Гонцов, присев на корточки и помогая садовнику разрыхлить землю.

– Нет, в Академии Радия. Я – физик, профессор Новак, если слышали. Мои книги о цветах менее известны.

Гонцов подумал, что в мире, где сон упразднен за ненадобностью, у людей столько свободного времени, что им грешно ограничивать себя одной профессией и не проявлять свой творческий дух в самых разнообразных направлениях.

– Конечно, это дает более широкий взгляд на вещи, – пробормотал он, делает жизнь полнее, красочнее. Я бы, например, выбрал, помимо физиологии, также живопись.

– У живописца должен быть вкус, – пошутил садовник. – А вы здешний, по-видимому, старожил, видите каждый день эти клумбы и до сих пор не догадались, что кусты надо пересадить вот так…

– Значит, ваш дом далеко отсюда? – спросил Гонцов, проверяя ход своих мыслей.

Садовник тотчас уловил скрытое значение вопроса.

– О, в этом смысле мой дом – всюду, так же, как и ваш, вероятно, ответил он с улыбкой. Потом, помолчав, добавил: – Вы, право, задаете смешные вопросы. Вам разве не бывает приятно, когда вы доставляете маленькие радости людям?

Бережно расправив горделивые лепестки красивейшей из роз, он поднялся с колен, чтобы получше рассмотреть своего странного собеседника.

В разговоре возникла длинная пауза. Садовник сказал неуверенно: По-моему, это вы…

Щурясь то на Гонцова, то на памятник, он заговорил тверже: Определенно, вы… Победитель Сна!.. Подумать, а я болтаю с вами и ни разу не взглянул на вас, поглощенный своими цветами.

Он суетливо стал собирать инструменты. Затем, вспомнив о чем-то, протянул Гонцову несгибающуюся твердую ладонь: – В ваше время, кажется, так прощались? – сказал он, улыбаясь. – О, не счищайте землю со своей руки. Моя ведь не чище… Ваш доктор не рассердится за то, что вы помогли мне посадить цветы?

Они разошлись, и уже большое расстояние разделяло их, когда Гонцов услышал, как садовник окликает его, сложив ладони рупором: – О-гей, Победитель Сна!., - Что?!

И до Гонцова донеслось ободряющее: – Вам понравится у нас, Победитель Сна…

Новый мир предстал перед Гонцовым безоблачноясный и белоснежный, на успокоительном зеленом фоне. Богатство оттенков его было неисчерпаемо: от изумруда веселых лужаек до строгой синевы лесов.

Плющ обвивал подножие мраморных колонн, пурпуром и янтарем отсвечивали прозрачные стены, на перекрестках громоздились пестрые пирамиды цветов.

Сплошной благоуханный сад был вокруг.

Город располагался на террасах, пейзаж виден был сразу в нескольких планах. Прямо перед путником сбегала вниз широкими уступами улица. Мостовая была выложена разноцветными плитами. Вдали, между двух холмов, поблескивала вода.

– Зелень, вода, мрамор, – сказал вслух Гонцов, разнимая пейзаж на его составные части, и усмехнулся милому кокетству города, который, казалось, без устали любовался собой в зеркале бесчисленных каналов.