Ангела Штайнмюллер - Бог и вирус, или Амулет

Мой страх за нее рос. Безобидная инфекция почти без смертельных случаев. «Господи, сохрани ее для меня!» — Мне пришлось признаться себе, что я был рациональным стопятидесятипроцентным атеистом. Когда Хелен врезалась в дерево на своем «ситроене», я даже обратился к Богу, в которого не верил, «напрямую»: «Я убежден, что тебя не существует. Но если вдруг я ошибаюсь, пожалуйста, помоги ей. Нет, я не стану жертвовать тебе свечи, я ведь в тебя не верю. Но если я ошибаюсь и ты действительно существуешь, не должен ли ты быть великодушным и внимать старым атеистам? Итак: сделай, что можешь, пусть она будет жива и здорова».

От этого мне полегчало. И Хелен в той катастрофе осталась в целости и сохранности. Однако с того момента я казался себя немного шизофреником. И теперь я умолял снова: «Помоги Хелен победить эту болезнь!» До остального человечества мне, в общем, не было дела.

В конце концов пандемия добралась до СМИ. Первые сообщения о ней попали в сводки сквозь привычные споры о директивах ЕС, отложенные выборы в парламенты земель и вечный вопрос, что делать с углекислым газом, — скорее, из-за их политической составляющей. Новая лихорадка на Ближнем Востоке. Израильские врачи работают рука об руку с врачами ХАМАСа, чтобы сдержать упорную эпидемию. Это было расценено как позитивный политический знак. «Путь к миру через общую болезнь», как это с надеждой определил комментатор.

Затем «летняя лихорадка», как ее назвали, вспыхнула во Франции и, словно гигантский пожар, прошлась по территории ЕС. К этому добавлялись сообщения из России, из Южной Америки, Индии. Министр здравоохранения произносила в интервью по телевидению успокоительные слова, их потом даже выпустили в качестве подкаста: «Не беспокойтесь, это безобидная инфекция, которая скоро пройдет», — и в Ютубе было видно, как со лба она вытирает лихорадочный пот. Директор Института Роберта Коха предостерегал от самолечения. «Риски слишком высоки. В США от одного средства, выдаваемого за лекарство от вируса, погибли многие десятки человек. В общем, остерегайтесь заказа лекарств через интернет!»

Хелен боролась с инфекцией. Еще с температурой она потребовала свой милкшейк, и когда я его принес, процитировала: «Алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве! Раз я это помню, мой мозг еще цел».

Между тем Рюдигер потребовал статью. До сих пор я обладал репутацией надежного человека в его глазах, сказал он. Преодолев внутреннее сопротивление, я решился отправить ему текст со всеми «отвечающими желанию читателей» дополнениями. Нельзя сказать, что я был полностью поглощен темой. Если они уволят Хелен, каждый цент будет важен. И, кроме того: что еще двигало мной, если не моя обыкновенная несговорчивость? В мире, находящемся на верной дороге к нейрохаосу, она теряла всякое значение.

Первого июля правда пробила себе дорогу. Специальные выпуски на всех каналах: «ВОЗ объявляет угрозу всеобщей эпидемии», «Нейровирус — сильнейшая угроза». Каналы не скупились на картинки: они показывали увеличенный человеческий мозг, сначала было видно неровную кору головного мозга, затем сплетения нейронов, внизу — ядро клетки, спирали ДНК закручивались, и серые молекулярные облака пристыковывались, потом картинка снова отдалялась, нейроны болезненно выбрасывали новые руки, и все заканчивалось на обычном изображении коры головного мозга. Следом показывали интервью с учеными, с половиной из них Хелен была знакома, они все признавались в своем неведении: «Это что-то совершенно новое. Мы работаем над этим.», «Нет, синтетическая биология развита еще не настолько хорошо, чтобы производить нейровирусы. Пожалуйста, без обвинений. Вы же видите, я сам заражен».

Я пошел в супермаркет, чтобы купить тоник, апельсиновый сок и что-то поесть. Как минимум половина полок с напитками опустела. На кассе мужчина жаловался, что перед ним покупательница взяла три защитные маски, а ему ничего не осталось. «Надо ведь установить какую-то норму». Со стенда с газетами и журналами на меня кричали заголовки бульварных газет: «Вирус, который захватит твой мозг», «Нейрошокер». Газета «Бильд» поймала самую суть: «Мы все чокнемся?»

Бредя домой, я представлял себе, что я останусь единственным разумным человеком, в то время как все остальное человечество «чокнется». В каком-нибудь научно-фантастическом триллере лучшим решением в подобной ситуации было уехать из города — в США наверняка сбежать в Скалистые горы, как тогда, на пороге двухтысячного, когда все боялись компьютерного сбоя. Надо оградиться и хорошо вооружиться, я должен был бы найти тех немногих из института Хелен, которые тоже обладали иммунитетом. Но я — не голливудский герой, и решил остаться с Хелен независимо от того, насколько «чокнутой» она станет.

Но уже через несколько дней Хелен снова встала на ноги. Хоть у нее и была немного повышенная температура, она чувствовала себя снова способной работать. Она решительно позвонила шефу, который уже снова был на посту. Может ли она еще рассматривать себя принадлежащей к институту? Если да, она может тотчас возобновить работу.

Шеф посоветовал ей немного поберечь себя. Временная возможность для сдерживания закончилась, теперь требовалась осторожная, основательная исследовательская работа. «Мы прошли через лихорадку, — добавил он загадочно, — забудем прошлое». Хелен не могла поверить, что ее прегрешения были забыты вот так по-философски и без последствий. «У бедняги, похоже, что-то повредилось», — резюмировала она с облегчением.

Посреди вирусного штурма, бушующего в мире, мы внезапно ощутили покой. Мы занимались цветами на балконе, которые уже давно страдали из-за нашей нерадивости, мыли подоконники, убрались в большом старом кухонном шкафу.

Хелен подстригла себе волосы, хотя луна совсем еще не убывала. Эту причуду, подстраиваться под лунную фазу, она переняла от своей мамы откуда-то из Верхней Баварии. Естественно, она не верила в какие-то прямые влияния луны, но этому ничто ведь и не противоречило. А тут вот внезапно.

На удивление, она оказалась готова выбросить треснутые чашки, «ценные как память», среди них одна с трещиной, доставшаяся ей от старшей тети. Мы даже разобрали стопки книг в спальне.

— Что нам действительно нужно?

— Все, что запылилось, можно выбрасывать, — сказала она.

В гостиной, почти не переставая, работал телевизор. Временами у меня создавалось впечатление, что стиль ток-шоу изменился. Почти ни один аргумент больше не звучал так уверенно. Вместо этого говорилось: «Я предполагаю», «если мы предположим», «статистику можно толковать по-разному», «о воздействии инфекции в долгой перспективе нет никаких данных». Я приписал это всеобщей неуверенности после эпидемии.