Ангела Штайнмюллер - Бог и вирус, или Амулет

— Нет, то, что это защитит тебя, обещать на сто процентов не могу. Побочные действия тоже не могу исключать. Но они будут в пределах разумного. — И Хелен быстро воткнула иглу шприца в мое левое плечо.

Я наблюдал, как поршень все глубже входил в пластиковую трубку, столбик голубоватой жидкости уменьшался.

— Из-за этой нехватки времени мы смогли сделать только десять инъекций для опытов на себе. Да и это слишком поздно, минимум трое коллег инфицированы. Вирус уже подчинил себе половину Европы, только это едва ли кто-то заметил. В общем, для клинических испытаний времени нет. Пока сыворотка получит официальное разрешение, все уже закончится. Так или иначе… Скорей всего, у тебя поднимется небольшая температура… Но — другой защиты все равно нет. Разве что могу дать тебе свой амулет.

Я ощутил тепло в левом плече. Ну, да это уж чистая психосоматика…

— Но у тебя температура не поднималась? — удостоверился я.

Промокнув ваткой место укола, Хелен мрачно усмехнулась:

— Теперь я уже могу тебе сказать. На самом деле шприц был предназначен для меня.

У меня перехватило дыхание.

— А что теперь будет с тобой?

— Больше инъекций у нас нет, было и так довольно сложно тайно вынести ее из института, когда действует второй уровень биологической опасности. — В ее голосе слышались облегчение и даже гордость. А я-то думал, что все согласовано с ее шефом.

— Но как же ты? — настаивал я. — Полагаешься на амулет?

— Пока он мне всегда помогал. Он даже помог заполучить тебя.

Это была правда. Когда я впервые увидел Хелен, на длинной цепочке у нее на шее висел плоский глазковый камень с синим, голубым и белым концентрическими кругами на нем. И я, не найдя лучшей темы, заговорил с ней про этот амулет.

— Но ты на работе находишься в непосредственном контакте с опасностью! Как я могу такое допустить! — вскипел я.

— Именно. Поэтому я сказала тебе только сейчас.

Она убрала пустой шприц обратно в упаковку — отнести обратно в институт для утилизации. А я в это время думал про истории, которые она рассказывала мне о новом вирусе. И меня наполнял страх.

Страх не за себя. За Хелен.

Прошла неделя с того дня, когда Хелен — вопреки всем правилам и инструкциям — превратила меня в подопытного кролика. Я как раз возился над статьей о темной энергии и квантовой теории вакуума и уже заранее с недовольством спорил с главным редактором научного сайта, для которого предназначалась статья. Я подозревал, что Рюдигер станет критиковать: «Отличная у тебя статья! Очень милая, крепкая и информативная. Новости про мультивселенную — это очень, очень хорошо. Но ты, как всегда, забыл кое-что важное. Самое важное для наших читателей: Первопричину всего».

Рюдигер всё всегда хотел подвести к определенной интерпретации, единственно верной с его точки зрения, «потому что так хотят читатели». Теория большого взрыва как акт божественного творения, концепция квантовой пены как демонстрация божьей воли. Ему нужен Бог как властелин вероятностей, жонглирующий многими мирами и определяющий космические константы на свой вкус. Поддавшись искушению поскорее покончить со статьей, я сочинил абзац во вкусе редактора — о том, что новейшие исследования не исключают существование Бога и некоторые ученые даже полагают, что. И перечитав его еще раз — пометил этот абзац как зачеркнутый. Нет, Рюдигер, так просто тебе меня не взять!

Когда Хелен вернулась из института, было с первого взгляда заметно, что ее что-то беспокоит. Она кинула сумку в прихожей и вихрем ворвалась в квартиру, я едва смог поцеловать ее.

— Мне нужно выпить, — сказала она, направляясь в гостиную. Я сделал ее любимый милкшейк по старинному рецепту: полстакана молока, ложка меда, немного имбиря, много шотландского виски. Потом мы сидели на диване, она быстро выпила один, второй глоток, откинулась назад, закрыла глаза и начала рассказывать о пандемии.

Творилось что-то странное. Инфекция нового вида перепрыгивала с континента на континент. Она не подчинялась привычным законам распространения эпидемий и, очевидно, мгновенно передавалась. Но Всемирная организация здравоохранения вела себя очень осторожно, не допускала разглашения, требовала сохранения тайны. После позора с вирусом свиного гриппа H1N1 они не хотели поднимать ложную тревогу и проводить новую кампанию по борьбе с вирусом, о котором едва ли что-то известно, — развивая подозрения во влиянии на ВОЗ лобби «большой фармы». Информация была передана только в отдельные научные лаборатории, в том числе и Институт исследования зоонозов, в котором работала Хелен, — были основания предполагать, что это одна из зоонозных инфекций, то есть возбудитель попал на человека с животного.

— Странно, но на этот раз, кажется, очаг расположен не в Южной Азии или Центральной Африке, как обычно бывает с зоонозами. Большинство случаев проявились на Ближнем Востоке. Пока. — Она вытерла следы молока с губ, ее щеки горели. — Один особенно бдительный врач из Ливана поднял первую тревогу и сообщил через Глобальную сеть предупреждения о вспышках болезней и ответных действий Всемирной организации здравоохранения об «атипичном гриппе». При проверке уже обнаружены пять схожих локальных эпидемий, все между Сирией и Синаем.

И она сама ответила на вопрос, который уже рвался у меня с языка:

— Нет, пока очень мало смертельных исходов, которые можно однозначно связать с эпидемией, и болезнь в большинстве случаев проходит легко: просто высокая температура какое-то время. И никто не хочет сеять панику.

— Может, и правда тогда нет причин? Почему вы так паритесь по этому поводу? Ну, подумаешь, еще один насморк! Большинство людей вообще это проигнорируют. Ты же сама часто говоришь — лучше перетерпеть, чем лишний раз оглушать организм дубиной антибиотиков, рискуя в будущем невосприимчивостью к ним. И никакой паники.

— Да, если бы это был насморк. — Она глубоко вздохнула, убрала волосы со лба и рассказала об опытах: с момента, как ливанский врач обнаружил новую инфекцию, с ожесточенным упорством велись исследования. И ее институт на протяжении двух последних недель участвовал в этом, проводил эксперименты с тканевыми культурами, с мышами, свиньями, птицами.

— Должно быть, — Хелен держала пустой стакан у щеки, — речь идет об очень маленьком вирусе. Он действует так, что определенные участки ДНК метилируются. Это блокирует считывание, то есть ген отключается, — перевела она для такого дилетанта, как я.

— Он блокирует такие старые отрезки, которые у нас общие с хлебопекарными дрожжами?

Я просчитался. Хелен даже не заметила, что я хотел пошутить. Тихо и взволнованно она объяснила, что он заражал только эволюционно очень молодые отрезки, такие, которые обнаруживаются только у приматов и о чьем предназначении ничего не известно. Еще пару лет назад исследователи генома считали их «мусорной ДНК», бесполезным генетическим мусором.