Владимир Васильев - Прости им…

Отвернувшись от нынешнего экранного «белого шума», я вглядывался в запись того, что видело «вечное существо». Оно это умело — быть всеми и всегда, а я не умел, и поэтому в голове моей мутилось, кружилось и качалось одновременно. Оно при этом и ощущало соответственно, а мне таких ощущений не дано. Смертный вечному не товарищ…

А на что же мы тогда рассчитывали? Ну, во-первых, на сам факт обнаружения или не обнаружения. Во-вторых, на то, что…

Я посмотрел на Лену. У нее было лицо глубоко задумавшегося человека.

Да никаких «во-вторых» не было, потому что мы даже гипотетически не предполагали столкнуться с «вечным существом». Ну, дух, душа и прочие сущности подобного класса предполагались, но ожидалось, что это будет нечто гораздо более простое, типа «архива» реальной жизни. А вот о свертке пространства или времени мы даже гипотетически не думали. Что такое пространство и время — вселенские сущности или атрибуты, и что рядом с ними душа — абстракция, философско-поэтическая метафора? Ну, были гипотезы об ее устойчивой волновой полевой структуре. Однако сие совершенно не подразумевало, что такая структурочка способна замахиваться на основы бытия. Так, может быть, все это — только слова, субъективные иллюзии? Но я же сам видел и вижу — голова циркулем танцует. Мало ли от чего она танцевать может?

На вторые сутки, несмотря на идеальные показания приборов, медики забеспокоились — с пищей еще можно было потерпеть, но без воды организму долго не протянуть. Она же почти двое суток не пьет! Хотя и никаких выделений организма не наблюдается. Эксперимент на такой срок рассчитан не был. Предполагалось, что, в крайнем случае, за несколько часов все будет завершено. Возможно, я как руководитель эксперимента давно должен был его прервать? Но странное поведение аппаратуры настораживало меня чрезвычайно — я не мог решиться, боясь разрушить то, что восстановить буду не в силах.

Они принесли капельницу и поилку. Закопошились, забормотали вокруг, оттеснив меня. Медсестра попыталась подсунуть руку под голову Леноши, чтобы приподнять ее чуть, и поднесла к губам поилку. Но ни рука, ни поилка не смогли приблизиться к цели.

— Что за черт! — возмутилась медсестра неожиданному препятствию. Поилка скользнула по невидимой твердой поверхности в нескольких миллиметрах от лица Лены, и немного воды пролилось. Струйка скользнула по щеке и затерялась на подушке. А рука медсестры так на подушке и осталась, не сумев проникнуть под затылок.

Попытка иглой капельницы проникнуть сквозь преграду также потерпела крах — погнулась иголка и повторно чертыхнулась медсестра. Повернулась ко мне и возмущенно спросила:

— Это что такое?!

Будто я все это организовал. Бедную женщину можно понять — она хотела помочь, а тут какая-то чертовщина.

— Черепаха может в панцире укрыться, моллюск — в раковине, а человеку куда деваться? — ответил я.

— Человеку врача слушать надо, а не в раковину прятаться! — с полной уверенностью в своей правоте заявила медсестра.

— Получается, что надо верить датчикам, а не своим привычкам, — прокомментировал присутствовавший при этом врач. — Этот пациент явно не нуждается в нашей помощи. Хотя я не могу понять, почему. А вы? — обратился он ко мне.

— Возможно, потому, что она сжала в точку время, — пожав плечами, ответил я.

— И что это значит? — поморщился он.

Мы были давно знакомы, неоднократно работали вместе, и я знал, что он терпеть не может непоняток и не поддающихся здравому человеческому рассудку заумностей.

— Вот, видимо, это и значит, — махнул я рукой на Елену, без дураков и преувеличений Прекрасную. Она была словно бы подсвеченной изнутри.

— Да, — кивнул доктор, — она прекрасно выглядит. — Идем, мать… Тереза.

И они очень по-семейному удалились в свой отсек. Фамилия медсестры и, впрямь, была Терезина.

А я уже не сомневался в том, что сказал. Леноша нашла способ дать мне понять, что происходит.

Прошло еще двое суток. Я оброс, потому что не хотел отлучаться от Лены — я же на посту, и должен оберегать ее от всяких зловредных случайностей. Еду мне приносили. Туалет был предусмотрен рядом.

А Леноша по-прежнему цвела. И аппаратура это подтверждала. Медики ходили хмурые и обиженные — ими явно пренебрегали. Приходило институтское начальство, потом академическое. Задавало вопросы, кивало с умным и озабоченным видом. Уходило.

Через неделю за бороду мою уже можно было, если постараться, дергать. Я старался, потому что больше ничем заниматься не мог.

На восьмой день меня ознакомили с решением Ученого Совета о прекращении эксперимента в связи с его бессмысленностью и опасностью для здоровья участника.

Я ответил, что только через мой труп. Мне гарантировали, что с этим никаких проблем не будет. Когда пришла комиссия по отключению, то на территорию, отведенную для эксперимента, войти не смогла. Хотя двери были открыты. Они кричали и требовали прекратить безобразие. Я пожимал плечами. Потому что и сам не понимал происходящего. Вернее, догадывался, зная Ленку, но, как сие вершится, понятия не имел.

— Мы отключим питание! — пригрозила комиссия.

И попыталась. К трансформатору, питающему институт, подойти они не смогли. Я в окно видел.

— Мы же с голоду помрем! — догадалась «мать Тереза» и вышла в дверь совершенно свободно, чем была искренне удивлена. Но обратно вернуться не смогла. За ней потянулись остальные. К концу дня мы остались вдвоем. Особо негативных эмоций по этому поводу я не испытал — фактически мы и так были вдвоем.

Я приготовился ждать ее еще тридцать лет и три года, не очень хорошо понимая, как продержаться без еды — ведь сам видел, что двери с той стороны ничего не пропускают. Однако к вечеру парень в камуфляже подкатил к дверям столик на колесиках и протолкнул его ко мне. Сам пройти не смог, распластавшись по невидимой поверхности. Матюгнулся и отступил назад.

Я крикнул: — Спасибо! — И подкатил столик в свой угол. Переложил снедь на свой стол и вернул столик-поднос за дверь. Сам выйти не пытался, опасаясь, что обратно не пустят.

Было вкусно. Но я не злоупотреблял, решив сэкономить провиант — вдруг дверь пропускать перестанет, или решат, что кормить меня не стоит. Хлебушко да печенье отложил на черный день или на светлую ночь. Ночью зверский аппетит просыпается, хотя ему спать положено. Видать, я родом из ночных хищников. В какой-то из прошлых жизней. Похоже, что они таки были… эти прошлые… Леноша вернется — объяснит.

— Ау! Давай уж, Ленош, возвращайся… Или все-таки — тридцать лет и три года?

И тут белое мельтешение на экране сменилось сплошным ярким пятном, осветившим темное помещение, как прожектор — света я не зажигал, а было уже около трех ночи.