Джек Вэнс - Поместья Корифона. Серый принц

«Нет», — коротко отозвался Кельсе.

Всадники приближались — за ними далеко тянулись медленно опускающиеся клубы пыли. Тем временем, Джерд Джемаз поднял бинокль к небу: «Ага! Вот он!» Джемаз указал на едва заметное пятнышко в облаках. Пятнышко, неторопливо дрейфовавшее в западном направлении, мало-помалу набрало скорость и исчезло.

Криптиды [14] Криптиды: низкорослые потомки земных лошадей с удлиненным торсом и ворсистыми подушками вместо копыт. Вольные воины-ульдры презирают криптид — с их точки зрения они годятся только для виттолей, извращенцев и женщин. бежали легкой трусцой, почти бесшумно переступая по щебню. Как того требовал обычай, кочевники объехали четырех путников по кругу и остановились. Очень пожилой человек, чуть покороче и пошире в плечах, чем большинство его соплеменников, спешился и подошел поближе. Шайна побежала навстречу и взяла его за руку: «Кургеч! Я вернулась в Рассветную усадьбу!»

Кургеч прикоснулся пальцами к ее волосам — жестом не столь почтительным, сколько напоминавшим отеческую ласку: «Рады тебя видеть, барышня».

Кельсе шагнул вперед: «Ютер Мэдцок убит. Спиранья сбила его машину над Драмальфо».

Серое лицо Кургеча, не натиравшегося лазурным маслом, не отразило никаких чувств. Шайна догадалась, что старый ао давно знал о происшедшем. Она спросила: «Кургеч, кто убил моего отца?»

«Эту истину еще не дано постигнуть».

Сильно хромая, Кельсе подошел почти вплотную и хрипло произнес: «Добудь эту истину, Кургеч. Когда постигнешь, поделись с мной».

Кургеч ответил медленным кивком, не обещавшим ничего определенного, повернулся и подал знак четырем соплеменникам. Те спешились и подвели под уздцы своих криптид. Джерд Джемаз почти поднял Кельсе, помогая ему залезть в седло. Шайна посоветовала Глиссаму: «Просто сидите и держитесь — погонять не нужно».

Она тоже вскочила в седло. Ее примеру последовал Джерд Джемаз. Уступившие своих криптид ао устроились на багажных седлах за спинами других кочевников. Караван направился к Рассветной усадьбе.

Через два часа они обогнули Ржавый Перст и выехали на Южную Саванну. Шайна увидела родной дом и чуть не заплакала — она слишком устала, чтобы сдерживать эмоции. Обернувшись, она заметила, что на глаза ее брата тоже навернулись слезы, хотя теперь лицо его, вытянувшееся от боли и посеревшее от загара и пыли, чем-то отчетливо напоминало лицо ехавшего рядом кочевника. Мрачноватая физиономия Джерда Джемаза тоже потемнела, но, как всегда, не позволяла догадаться, о чем он задумался. Эльво Глиссам, слишком вежливый для того, чтобы откровенно демонстрировать облегчение, ехал в сосредоточенном молчании. Шайна украдкой наблюдала за ним. Горожанин явно заслужил одобрение Кельсе, да и Джерд Джемаз не проявлял к нему былой неприязни. Когда он вернется из Уайи в Оланж, ему будет о чем вспомнить!

А впереди — Рассветная усадьба, безмятежная среди высоких зеленых камедаров и торжественных галактических дубов, омываемая журчащими струйками Чип-Чапа: картина, достойная тихого восхищения, драгоценное видение воскреснувшей памяти! Шайна расплакалась.

Двести лет Рассветную усадьбу строили и перестраивали, расширяли, ремонтировали и переделывали — каждый наследный помещик вносил десятки изменений и улучшений, стремясь запечатлеть свою индивидуальность в родовом гнезде. Разумеется, теперь усадьба не отличалась каким-либо определенным стилем и с разных точек зрения выглядела по-разному. Над ее центральной частью господствовала крутая высокая крыша с дюжиной остроконечных мансардных окон и странной маленькой верандой — скорее наблюдательной площадкой — над Коростельным прудом, увенчанная посередине, вдоль конька, вереницей больших чугунных трилистников, призванных отпугивать злых духов. С обеих сторон к центральному корпусу примыкали двухэтажные флигели хаотичной планировки, с обширными верандами на каждом уровне; их опоясывали заросшие вьющейся арабеллой сводчатые галереи на тонких сдвоенных колоннах. Каркасом постройки служили мощные стволы гадрунов из леса по берегам озера Фей, наружной обшивкой — потемневшие от времени доски зеленого камедара, надежностью не уступающего смолистой древесине гадруна. Внутренние лестницы, балюстрады, полы, фасонные планки и обшивка стен радовали глаз приглушенно-контрастными сочетаниями железного дерева, жемчужной сачули, вербанны и полированного сцинтаррийского тика. Люстры, мебель и ковры приходилось, конечно, импортировать — но только не из Оланжа (где, по мнению помещиков, производились вещи безвкусные и недолговечные), а откуда-то из далеких Древних миров.

В средоточии Рассветной усадьбы находилась парадная столовая, где семья праздновала важные события, развлекала гостей и ужинала в атмосфере, хорошо запомнившейся Шайне своей напыщенной церемонностью. К ужину каждый одевался с особой тщательностью, на столах расставляли дорогой фарфор, серебряные приборы и хрустальные бокалы. Беседа ограничивалась благородными и возвышенными предметами, а какие-либо неблагопристойности были совершенно исключены. В детстве эти ритуальные вечерние пиршества казались Шайне мучительно скучными и долгими, причем она никогда не понимала, почему Кексику не позволяли есть в парадной столовой, где его причуды и проказы, несомненно, помогли бы развеять обстановку. Но Кексика в столовую не пускали: он ужинал один на кухне.

Когда Шайне исполнилось одиннадцать лет, ее мать утонула, катаясь на лодке по озеру Теней. С тех пор ужины в парадной столовой стали не только помпезными, но и положительно мрачными. Кроме того, в характере Ютера Мэддока появились резкость и необъяснимая (по меньшей мере для Шайны) склонность к приступам раздражения, нередко вызывавшим у Шайны возмущение и бунтовские выходки. Конечно, Шайна не могла не любить отца — она вообще не умела не любить в той или иной степени все, что ее привычно окружало. Тем не менее, она решила, что отцу не мешало бы научиться ладить с людьми и не подвергать ульдр — особенно беднягу Кексика — унизительному обращению.

В те годы Ютер Мэддок отличался впечатляющей внешностью: стройный и высокий, с густой копной седых волос, классически правильными чертами лица и прозрачными серыми глазами, он одевался и причесывался с элегантной простотой. Ютер не был общителен и уклонялся от новых знакомств. Погруженный в молчаливые думы, подчиняющийся внезапным порывам, одновременно скованный и беспокойный, чуждый всякого легкомыслия, даже неспособный к легкомыслию — таким его помнила Шайна. Редкие вспышки отцовского гнева, холодного и сдержанного, угасали без заметных последствий. Он никогда не наказывал ни Шайну, ни Кельсе — не считая той кульминационной вечерней размолвки, когда он отправил Шайну учиться в дорогостоящий лицей на Танквиль (если это решение можно было назвать наказанием). «По сути дела, — думала Шайна, — я вела себя как самонадеянная дура, негодница и воображуля… И все же… все же…»