Валерий Белоусов - Витязи из Наркомпроса

— М-да…, — задумчиво сказал козлобородый. — Как всё запущено, да что там… Всё еще хуже! Я-то думал, что вы просто враг Советской власти… Это-то ничего, это допустимо! Мы таких врагов охотно используем! Даже за бесплатно! Да что там! Сотни белогвардейцев последнюю рубаху бы сняли, чтобы того же Якира расстрелять…

— Не судите по себе. В бою коммуниста шашкой срубить, это же милое дело! Кто же против? А вот безоружного расстреливать… Всегда, знаете ли, у нас приходилось желающих до-о-олгонько искать! (Некоторая, вполне простимая, идеализация белогвардейцев.)

— И это еще раз подтверждает мою мысль, что вы не враг Советов! Вы наш враг!

Валерий Иванович еще раз задумался…

— А ведь вы, товарисч, абсолютно правы… Да, я ваш враг. Враг всего жестокого, подлого, трусливого, что ставит себя превыше всех законов божеских и человеческих! Я враг жадности, хамства и барства. Враг чужаков, которые питаются кровью, мозгом и самой душой моего народа… И я вас за людей, собственно, и не почитаю: вы ведь просто чужие! Опасные паразиты, подобно печеночному цепню… Человекообразные ходячие глисты.

— Да… с такой погромной философией вы вполне могли бы служить под командой Буденного!

— Да вот, как-то, знаете, не сложилось… Я вообще, считаю, что на Гражданской войне участие за ту или иную сторону, вещь совершенно случайная, как карта ляжет! Потому что там и те правы, и эти, собственно, тоже правы… — пожал плечами марковец.

— И что же…, — презрительно сощурился козлобородый, — вы всерьез полагаете, что мы после этого вас оставим в живых?

— Что вы! И не думал! Даже никогда об этом и не мечтал…

— Так в чем же дело? — удивился козлобородый, доставая из кобуры плоский черный пистолет. — Если хотите, то можете встать на колени, я вам в основание черепа выстрелю… Говорят, разрушение спинного мозга вызывает безболезненную смерть…

— Кто говорит? Те, кому стреляли? — добро улыбнулся Бекренев. — Нет уж, увольте. Во-первых, я встаю на колени только перед Знаменем, иконой и дамой моего сердца. А во-вторых, мне ужасно хочется посмотреть, что вы там у себя в Барашеве такое прячете? Неужели действительно что-то запредельное, чего я раньше никогда не видал? И, скажите уже своим янычарам, чтобы они наконец вылезали из кустов: а то всех бурундучков там перепугают…

Козлобородый сделал недовольное лицо, но махнул рукой, и из придорожных зарослей лещины действительно с шумом и треском вылезли четверо военных, каждый из которых держал наготове странное, никогда Наткой не виданное оружие с дырчатым кожухом на коротком стволе.

… Стоя посреди округлого зала, отделанного метлахской плиткой, со стеклянной крышей в виде плоского купола, Натка, не отрываясь, смотрела прямо перед собой… Савва Игнатьевич молча непрерывно крестился, а Леша от ужаса до боли ухватил свою названную сестру за руку.

— Да, признаю! Был глубоко не прав. Вам, товарисч, действительно удалось меня до глубины души удивить… Я не только никогда такое не видел… Никогда не слышал… Да что там, ТАКОЕ мне и в голову в самом моём страшном кошмаре не пришло бы… Браво. Это действительно последний круг!

— Что это? — неслышно шевеля помертвевшими губами, спросила Натка.

— Это величайшее достижение нашей науки, АПЖ-3! — с гордостью сказала научная дама в белоснежном туго накрахмаленном халате.

— Кесь ке се? — поинтересовался Валерий Иванович. Натка уже успела заметить, что он употребляет галлицизмы только в минуты сильного волнения.

— Автомат поддержания жизни, модель третья…, — пояснила дама с прической в виде халы на крашенной голове.

— И долго он… поддерживает? — продолжал интересоваться Бекренев.

— В данном конкретном случае, менее суток… Но мы полагаем, что сумеем продержать этот препарат в течении недели!

— Почти как у Александра Беляева! В романе «Голова профессора Доуэля!» — гордо сказал козлобородый. — Правда, потом назад пришивать головы к телам мы пока ещё не научились… Но мы над этим работаем!

Перед Наткой на стеклянном возвышении, в окружении блестящих хромированных и прозрачных стеклянных трубок, по котором чуть слышно жужжащие насосы перегоняли разноцветные жидкости, была закреплена девичья голова с аккуратно заплетенными косичками.

Было видно, что голова живая… У неё чуть розовели щеки и трепетали полу — прикрытые ресницы…

— А ведь у нас она и говорить может! — с гордостью произнесла научная дама. — Вот я сейчас…

Она полезла куда-то за ширму, чуть зашипел выходящий из полуоткрытого рта воздух… На крохотном курносом носишке вспух и тут же лопнул пузырек сопли.

Голова открыла голубые, как васильки, глаза, посмотрела Натке прямо в душу и, мучительно изгибая губы, прошипела — ма-ма… ма-ма… ма-ма…

У Натки закружилась голова и потемнело в глазах… Но она сумела преодолеть себя. Свою позорную перед лицом врага слабость. Потому что рядом и вкруг них были враги, фашисты… а кто еще мог ТАКОЕ сотворить?

И у Натки стало вдруг легко и спокойно на душе.

Фашисты? Ну это же совсем другое дело. Это же всё меняет…

— Валерий Иванович, командуйте, будьте так любезны…

— Ой, да ну что тут особо скомандуешь, Наталья Юрьевна… Мочи козлов.

Краем глаза, даже не поворачивая головы, мгновенно оценивший диспозицию Бекренев уже смещался чуть левее, выходя на директрису стрельбы с позиции Сванидзе в сторону Наташи, перекрывая её своим телом… При этом он успевал благодушно что-то отвечать смертельно побледневшей девушке, замечая, как напрягся, словно туго сжатая пружина, подросток Маслаченко и наоборот, расслабленно улыбается своим щербатым ртом о. Савва, как Актяшкин поудобнее перехватывет свой батожок, как рука Сванидзе тянется к кобуре и как вскидывают — медленно, медленно, точно в страшном сне, короткие стволы своих машинен-пистоле охранники…

Время ощутимо замедлило свой бег, готовое через огромную, непреодалимую, секундную пропасть взорваться коротко-ослепительной, безнадежной схваткой…

— Стой! Опустить оружие, — раздался очень спокойный, даже чуть ленивый голос.

Один из прибывших из Москвы вместе со Сванидзе тупых бездушных костоломов, с лицом потомственного русского дебила и кровавого палача, вдруг поднял вверх свою открытую правую ладонь.

Замершие в немой сцене (и не удивительно! вдруг заговорил дубовый шкаф, точнее, бронированный сейф! горилла! который использовал свою бритую наголо, огромную голову с узенькой полоской лба над мощными надбровными дугами неандертальца, исключительно для того, чтобы в неё есть…) все окружающие с изумлением уставились на сержанта ГБ. То есть, почти все: кроме его двоих сослуживцев, таких же шкафообразных сержантов, которые с видимым облегчением исполнили, как видно, долгожданный ими приказ своего старшего коллеги.