Геннадий Николаев - Белый камень Эрдени

Надо было спешить, до заката оставалось совсем немного, солнце уже лежало на вершине западного хребта, — еще час-полтора и долину затянет туманом, вместе с которым придет ночь.

Мы быстро натянули две палатки. На старом кострище поставили таганок, развели костер. Дров было много: кругом торчали сухостоины, на опушке леса полно было валежника.

Василий Харитонович съездил за водой, разнуздал Лоб-Сагана, пустил пастись. Мы с Виталием приготовили ужин. Янис и Зоя распаковали аппаратуру, проверили, не повредилась ли она, и разнесли пеленгаторы друг от друга, чтобы в случае появления звука можно было запеленговать источник. Василий Харитонович с любопытством разглядывал приборы, осторожно трогал хромированные рукоятки и восторженно цокал языком. Хара тоже совал везде свой нос и довольно покачивал хвостом. Потом Виталий и Янис принялись надувать матрацы. Василий Харитонович посмотрел, как они от натуги таращат глаза, засмеялся и пошел небольшим серпиком косить траву себе на подстилку. Хара не отставал от него ни на шаг.

Солнце спряталось за хребет, от озера пополз туман. Вскоре все вокруг затянуло серой влажной мглой, настолько густой, что не видно было вытянутой руки. Мужчины разожгли второй костер — для света и тепла, перед палатками стало уютнее. В круг света вошел Лоб-Саган и остановился, понуро опустив голову, прикрыв глаза и чутко поводя острыми ушами. Хара улегся между кострами, на самом теплом месте, — глаза его сверкали, как лезвия бритвы. Поужинав, мы долго сидели у огня, изредка перебрасываясь словами, потягивая из кружек горячий душистый напиток — настой из смородиновых листьев, каких-то трав и зеленого чая.

Внезапно туман рассеялся. Легкое дуновение пришло от озера. Над нами открылось ясное ночное небо. В первое мгновение, когда раздался этот звук, мне показалось, будто загудели звезды, мерцающие над нами в вышине. Я не успела понять, что случилось, как Янис уже был на ногах — он бросился к правому пеленгатору. Виталий, заворчав, ушел к левому. Не знаю, как Зоя, а я никак не могла сообразить, что должна делать, хотя во время тренировок Янис по двадцать раз повторял нам наши действия в случае появления звука. Наконец я опомнилась, схватила фонарик, висевший на палатке, и побежала к Янису. Зоя отправилась к Виталию.

Подсвечивая фонариком, Янис поворачивал пеленгатор, определяя по стрелке прибора, в каком направлении звук имеет наибольшую силу. Я направила на прибор свой фонарик, — Янис кивнул и пробормотал, что, как он и предполагал, источник находится в озере. Я следила за стрелкой, — она отклонилась от нуля и, как Янис ни вращал пеленгатор, стояла почти неподвижно. Янис сказал шепотом, что источник не имеет четко очерченных границ, а расплывчат, словно разлит по поверхности. И все же главное направление угадывалось: стрелка прибора начинала чуть подрагивать в слабом стремлении отклониться еще дальше, то есть в этом направлении прощупывался максимум звука. Мне казалось, будто дрожит не только стрелка, но и сам прибор — все вокруг: земля, горы, небо, звезды. Но что самое странное — я вдруг ощутила какое-то смутное волнение, как бы легкая волна злости прокатилась через меня, мне даже захотелось стукнуть Яниса и броситься — о, вот это самое удивительное! — броситься в пещеру на противоположном берегу озера.

Звук прекратился, и мы молча вернулись к костру. Зоя и Василий Харитонович были здесь. Виталий долго не появлялся, потом пришел мрачный, какой-то подавленный, с исцарапанным лицом. Пряча от меня глаза, он наложил себе огромную порцию каши с тушенкой (это после ужина-то!) и уполз в палатку.

Костер почти прогорел, но странно — как-то светлее, прозрачнее стало в долине: отчетливо проступили из темноты контуры скалы-всадника, вдали обозначился лес, сквозь него слабым светом мерцала вода. Василий Харитонович сидел, подложив под себя ноги и держа обеими руками кружку с чаем.

— Луна, — сказал он, повернув кверху лицо.

Только тут я заметила, что над восточным хребтом сиял краешек восходящей луны.

— Газар-хеделхе, — произнес старик и, как бы соглашаясь с кем-то, покивал головой. — Наран-батор дрожит, луну видит.

— Что он сказал? — насторожился Клаускис.

Старик повернулся лицом к скале и, сняв шапку, показал ею:

— Наран-батор на быстром бегунце дрожит, от земли оторваться хочет.

— Что это значит? — спросил Янис.

— Старики так говорят. Я внук моего деда, дед внук своего деда, тот дед внук третьего деда — тот дед передавал от своего деда. Вот какие старики говорят. — Василий Харитонович, улыбаясь, смотрел на огонь. Его прищуренные глаза блестели.

— Вы знаете сказку про эту скалу? — спросила я.

Старик пожал плечами и, нахлобучив шапку, отпил чаю.

— По-вашему — сказка, по-нашему — давным-давняя жизнь, — сказал он.

— А вы слышали звук? — спросил Янис.

Старик кивнул и после молчания сказал:

— Это играл хур дочери западного тэнгэрина, доброго небесного духа. У нее странное имя, люди называли ее просто Тэнгэрин Басаган, дочь тэнгэрина.

— Я не понимаю, о чем он говорит, — с болезненной гримасой сказал Янис. — Что такое «хур»?

— Что такое «скрипка»? — сказал старик. — Хур — это наша скрипка. Тэнгэрин Басаган имела хур из серебра боржи, из чеканного серебра, белого, как снег сардыка, чистого, как дыхание Тэнгэрин Басаган.

Янис нетерпеливо задвигался, я жестом предупредила его, чтобы потерпел с вопросами, иначе старик выйдет из настроения и потом не дождешься, когда ему снова захочется говорить.

Старик долго сидел молча, отхлебывая остывший чай. Казалось, что он так и не заговорит, но он вдруг вскинул голову, улыбаясь посмотрел на небо, усыпанное яркими звездами, и начал задумчиво, тихо, неторопливо.

«Прежде-прежде, в прежние счастливые времена жил на восточной стороне, в местности Хонин-Хотон, в стране, высохшей и выдутой ветром, в той стране туманной, в которой люди блуждают, жил человек по имени Хоредой. Жил он с женой Алма-Хатан, женщиной доброй, но бесплодной, как высохшая шкура изюбра. Много у них было скота и добра всякого, но не было у них ни сына, ни дочери. Вот так они долго и скучно жили. Жена Хоредоя Алма-Хатан стала как-то больная и слабая. Тогда берет она материнское желтое священное писание и читает в нем, что будет у них в западной стороне, в месте, куда упадет смешивающий тысячу веков белый камень Эрдени, сын Наран-батор, простой, слабый человек. Узнал об этом Хоредой, сел перед юртой и сидит. День сидит, два сидит, девять дней сидит. На десятый день встал Хоредой, вошел в юрту к жене Алма-Хатан и говорит:

— Западные добрые тэнгэрины велят мне ехать на западную сторону, в место, куда упадет смешивающий тысячу веков белый камень Эрдени, чтобы взять там сына Наран-батора.