Дмитрий Градинар - Настоящая фантастика – 2016 (сборник)

К Первомаю ожидался большой концерт. На одном из занятий воспиталка попросила маленького музыканта проявить политическую сознательность и позволить еще троим мальчикам из детдома сперва репетировать, а потом и выступить с его скрипкой. Денег на новые инструменты в детдоме не было. «А если я не дам инструмент?» – осторожно поинтересовался Митяй. «Не дашь – экспроприируем, и поедет твоя скрипка на концерт без тебя», – воспиталка визгливо засмеялась своей шутке. Митяй представил, что его инструмент станут лапать чужие люди, грубые пацаны с немытыми руками, дождался ночи, подхватил свой нехитрый скарб и сбежал.

До Симферополя он добрался на тряском душном автобусе, выложив за дорогу последние гроши. На толкучке загнал школьный костюм, ботинки и дурацкий картуз, переночевал на вокзале, сбрехнув мильтонам, что ждет дорогую бабушку, и отправился дальше. По малолетству Митяй никогда раньше не выезжал из города, мир показался ему огромным, шумным и великолепным, он громыхал и гудел, свистел и щелкал, бормотал и стонал во сне. В Севастополе мальчик отправился в порт поискать удачи – жизнь среди грузчиков и моряков кой-чему его научила, к тому же спрятаться в многолюдной суматохе кипучей работы казалось проще. С неделю он ошивался в доках, спал где ни попадя, ел что найдется, не отказывался от любой работы и старался услужить матросам – сбегать за пивом или папиросами, купить семечек или вяленых бычков, опустить письмишко в почтовый ящик. На восьмой день он поднялся на борт «Коммунара». Отговориться байками в этот раз не удалось, капитан парохода был старым революционером и легко раскусил беглеца. Пристыженному Митяю пришлось сказать правду. Его не выгнали.

Все плавание и всю разгрузку мальчик работал на камбузе не покладая рук – чистил картошку, резал лук, мыл котлы и слушал нескончаемую болтовню длинноносого кока. Красавица Одесса равнодушно встретила очередного маленького босяка, ей хватало своих оборвышей. Город оказался и богаче и беднее, чем Феодосия. Никогда в жизни Митяй не видел таких роскошных дворцов, как на набережной, таких разодетых господ и нарядных дам, таких вонючих, лохматых нищих, тощих извозчичьих кляч, шикарных витрин, щеголеватых военных и наглых рыжих котов. Еще не отцвели акации, по бульварам несло белые волны суетных лепестков, звенели трамваи, гудели и пыхтели автомобили, играла музыка, из окон и репродукторов кричало на разные голоса радио. Торговали «сах-х-харным мороженым», квасом, лимонадом и бубликами, папиросами и газетами, апельсинами из Константинополя, золотыми часами с самым точным парижским механизмом. Эх, гуляем! Митяй два раза прокатился на дребезжащем трамвае, восторженно глядя в окно, прогулялся по городскому парку, съел тающий во рту шарик крем-брюле. И, наконец, набрался смелости – подошел к первому встреченному мальчишке со скрипичным футляром в руке:

– Привет! Ты не знаешь случайно, где мне найти Столярского?

Веснушчатый кучерявый пацан поправил очки и посмотрел на Митяя, как на идиота:

– Тебе какого Столярского? Моня Столярский таки сел за грабеж, Шая Столярский уехал с мамочкой в Жмеринку, Мордехай Абрамович у рейде, Боба и Ицик с ним, Лейзер Наумович принимает с девяти до пяти в кабинете на Греческой, у Хаима захворала кобыла, так он ходит за ней, как за родной дедушкой, и на Дерибасовскую носа не кажет.

Зачесались кулаки, но Митяй сдержался:

– Мне того Столярского, который учит играть на скрипке!

– Ишь ты… – На подвижной физиономии пацана проступило недоумение, в темных, как вишни, глазах читалось: «И этот босяк туда же».

Ожидая ответа, Митяй оглянулся вокруг в поисках других советчиков. Но веснушчатый смилостивился:

– Пошли, отведу куда следует.

Изнывая от предвечерней жары, они долго ждали трамвая, потом мучительно долго ехали, тормозя на каждом перекрестке, пропуская каждый автомобиль, каждую бабу с корзинами. Пацан оказался неразговорчив, смотрел в окошко, что-то мурлыкал задумчиво, потом махнул рукой: айда выходить. На тенистой узенькой улочке он показал нужный дом и, неожиданно покраснев, попросил:

– Передай Пейсаху Соломоновичу, что Муся Гольдштейн больше не придет заниматься. И скрипку мою верни.

– Почему? – удивился Митяй.

– Потому, что кончается на «у». Скрипач из меня, как из гуся аэроплан. Надоело, понял! И вообще не твое дело!

Митяй пожал плечами. Он не мог понять, как по доброй воле отказаться учиться играть. Двадцать восемь шагов до входа показались удивительно длинными, бронзовая ручка с головой льва – тяжелой, кнопка звонка тугой, ожидание невыносимым. Ему никто не открыл. Митяй долго колотился в двери, потом в ворота, прежде чем вызвать дворника, грубого бородатого мужика.

– Нету никого, мальчик, занятия кончились. В школу сейчас не записывают. В сентябре приходи с мамкой, слышишь?

– Меня Муся Гольдштейн попросил скрипочку передать Пейсаху Соломоновичу лично в руки! – нашелся Митяй.

Дворник недоверчиво осмотрел грязные ноги мальчика, его обтрепанную одежку, обветренное лицо:

– Дай-ка я отнесу, малой!

– Велено лично в руки, иначе нельзя.

– Покажь инструмент!

Митяй послушно распахнул чужой футляр, не приближаясь к дворнику. Тот прищурился, потом махнул рукой:

– Ладно, ступай! Третий этаж, кабинет налево у лестницы.

В здании было прохладно и очень тихо. Каждый шаг отдавался эхом от высокого потолка. Мраморные ступени парадной лестницы холодили босые ноги, а паркет коридора оказался удивительно теплым. Пахло старой бумагой, деревом, пылью, смолой и еще чем-то незнакомым. Митяй поставил скрипки на пол и перекрестился перед тем, как постучать в дверь.

– Войдите!

Кабинет был заставлен шкафами, полными книг. Его хозяин, пухленький человечек с совершенно белыми волосами, казался особенно маленьким рядом с большим столом. Приличный серый костюм делал человечка похожим на дорогого врача, доброе лицо украшали большие очки с выпуклыми стеклами. А вот голос оказался сердитым:

– И не надо вам здесь стоять! Никаких пересдач, Шурочка, хватит. Придешь в августе, детка, и сыграешь не хуже самого Паганини.

…Он что, слепой или дурной?

– Извините, но я не Шурочка. Муся Гольдштейн попросил передать вам скрипку и сказать, что он больше не придет заниматься.

– Что?! – человечек подпрыгнул в своем кресле, очки слетели, он зашлепал ладонями по столу, подцепил дужку и снова надвинул их на нос. – У Муси концерт в воскресенье, половина Одессы соберется слушать этого шейгица, а он не придет. Моцарт ему не дается – вы такое слыхали? Рано ему за Моцарта разговаривать. Нет уж, я бекицер поеду побеседовать с его мамочкой, пусть объяснит своему гениальному мальчику – еще один такой балаган, и я сам велю ему не приходить. Ой-вэй!