Дмитрий Градинар - Настоящая фантастика – 2016 (сборник)

Как будто за зиму люди исчезли, а вместо них мир заселили призраки. В этом непривычном тихом безлюдье весна казалась ненастоящей, зловещей.

Гарий знал, что Энти тоже не любит машины времени. Нет, никто из его близких не пристрастился к жизни в прошлом, но «как врач» Энти по самое горлышко нагляделся на последствия таких увлечений, а как гражданин – не мог одобрять деградации общества, в которой машины играли не последнюю роль.

Однажды, сердито посмотрев на очередное силовое поле, закрывшее уличную лавочку, Энти сказал:

– Знаешь, мне вот на днях книжка одна подвернулась. Хорошая книжка, фантастика прошлого века. Светлая такая, наивная, топорная в чем-то. Ни за что не угадаешь, о чем!

– И о чем?

– О машине времени. Ты знаешь, как наши предки о ней мечтали? Думали, можно будет изменить прошлое. Они хотели вымести из него всю гнусь, все ошибки. Историю мечтали исправить. Построить общество, очищенное от того паскудства, которое с ним творили веками – со зла, от жадности или бездумно…

– И что?

– Что, что. Вокруг погляди. Машина времени для целых поколений была мечтой, понимаешь? Мечтой о лучшей жизни, о воздаянии, о справедливости. А мы ее создали, эту самую машину. И получилось сплошное уродство, которому место – между крепким бухлом и табачной отравой!

Гарий обернулся на лавочку в радужном коконе. На миг ему послышалось что-то чужое и странное в шелесте листвы, почудился взгляд мертвых чужих глаз из-за силового поля.

Исправить прошлое? Вернуться и поменять его? Не просто пережить заново, а суметь что-то исправить?

– Энти, но это же не всамделишная машина времени. Просто название такое, красивое.

– Она настоящая, – уперся Энти, – самая что ни на есть. Потому как она тормозит развитие общества, а торможение в нашем случае – это движение назад. Вот она туда нас и перемещает, машина времени – назад, в прошлое, понимаешь? Ты скажи, что за бесполезный курс мы взяли, зачем? Вокруг столько интересных и нужных вещей – так нет же, не хотим мы видеть дальше своих четырех стенок! Могли б космос освоить, океан изучить, медицину развить – знаешь, сколько наработок позабросили за последние годы? Посмотри на город: за зиму закрылось два завода, и сколько вслед за ними закрывается ресторанов, магазинов? Где афиши музеев и театров? Никто туда больше не ходит! Даже парк аттракционов закрыт – нам уже и развлекаться лень, ты слышишь, это вообще в голове не укладывается! Что происходит с обществом, скажи мне? Почему вместо театральных постановок, лекарства от язвы и станции на Луне нас кормят бесполезными вещами и дурацкими лозунгами вроде: «Машину времени в каждый дом к две тысячи двадцатому году»?

В словах друга Гарию послышались обвинительные нотки. Сам он машиной времени не пользовался, но о станции на Луне и лекарстве от язвы тоже не задумывался. А о чем задумывался? О работе. О жене.

В самом деле, а чем наполнена его жизнь? Радостью и смыслом? Гарию вдруг сделалось тоскливо.

– Мы безнадежны, – сердито продолжал Энти. – Мы – просто брак эволюционного процесса, никчемный паразитарный вид, и ничего более. Скажи, кто приедет в дома, которые ты спроектировал? Кто займет места, где раньше работали мы? Все эти опустевшие кинотеатры, магазинчики, прачечные… Что еще займут чужаки?

– Нет никаких чужаков, – поморщился Гарий.

– Нет, – буркнул Энти. – И «свояков» тоже нет. Пустота и безысходность, вот и все. Наше общество перестает быть, понимаешь? Причем быстрее, чем можно было подумать.

Что-то было в тоне Энти, отчего Гарий насторожился.

– По телевизору этого не рассказывают, – продолжал друг, – а специальную литературу мало кто читает. На наше место приходят другие. Те прорывы, те открытия, над которыми должны были работать наши люди, – их теперь делают азиаты.

Гарий фыркнул.

– Не пфыкай. Мы привыкли быть самыми первыми, самыми пробивными, впереди планеты всей. Но так было до тех пор, пока мы стремились к чему-то, пока горели и вкалывали. Последние двадцать лет мы ничего не делаем, только потребляем и бегаем от реальности. А свято место… сам знаешь. Кто вывел космический радиотелескоп на орбиту? Индусы. Кто создал маму всех бомб? Китайцы. Даже корейцы – и те… плавучую атомную электростанцию загнали в Желтое море. Первыми, лучшими, развитыми теперь будут другие, понимаешь? Мы лишились всего, за что боролись когда-то. А самое мерзкое – что мы даже не заметили этого. Так вот и сдохнем в своих коконах, в полосатых грезах, в розовых соплях несбывшихся желаний!

Гарий молчал. Смотрел на радужные коконы на лавках. Что случилось с этими людьми, если не заботятся даже о собственной безопасности? Силовое поле нельзя разрушить извне, но если развести вокруг огонь – человек внутри кокона погибнет от удушья.

Кто знает, сколько чокнутых ходит каждый день по улицам? Вдруг кому-нибудь придет в голову поджечь одну из лавочек? Неужели тем, кто находится внутри, совсем не страшно?

– Нужно уезжать, – услышал Гарий грустный голос друга, – отдельные люди еще могут спастись, но общество, наше общество – оно обречено. Вот скажи, тебя лично что здесь держит? Только не говори мне про дом и работу. Работа для тебя везде найдется, а дом – зачем он нужен, если тебя там никто не встречает? Брал бы Сонью да и уезжал куда-нибудь. Почему не уезжаешь из этого гиблого места, вот скажи?

– А ты? – спросил Гарий, не придумав ответа. – Ты почему не уедешь?

– Уеду, – сказал Энти и пожевал губами, словно удивляясь собственным словам. – Уеду. Вот увидишь.

Она любила приходить сюда – с этим двором у нее были связаны самые приятные воспоминания.

Она не любила приходить сюда. Именно поэтому. Прошлое – оно ведь не только греет душу, но и бередит ее, присасываясь, как клещ, – и не оторвать, а попытаешься – душа начнет кровоточить.

Сонья выглянула из-за угла пятиэтажки. Так осторожно, словно боялась, что мир, от которого она хотела убежать, исчез.

Ну конечно же, здесь ничего не изменилось.

Закуток деревянного города посреди панельных пятиэтажек. Четыре домика, окруженные потемневшими заборами. Высоченные тополя во дворе.

И скрипучие качели у самого забора, на которых она любила качаться. Альян с четвертого этажа иногда выходил и раскачивал ее сильно-сильно, и Сонья визжала от восторга и страха.

Мимо прошел мужчина, небритый, в помятой одежде – зато в шляпе.

На качели залезла девочка.

Сонья бросила взгляд на окна четвертого этажа. На балконе трепыхалось белье. Альян, наверное, дома. Он не любил выходить во двор, все книги читал. Умный был парень. Но глупый, как все мальчишки.

Даже в это лето, уже студенческое, он все так же оставался глупым мальчишкой. Хотя и совсем взрослым. Но если бы он сейчас вышел на балкон – она бы помахала ему. А он бы степенно кивнул в ответ и вернулся к своим книжкам.