Виталий Владимиров - Северный ветер с юга

- Ма, ты лучше скажи, куда отца дела.

- Вот ведь дурной, ну, скажи, как же его иначе назвать? Упрямый он у нас всегда был, это ты и сам прекрасно знаешь, а вот к старости совсем характер испортился. И что с ним делать? Ума не приложу. Нет, ты подумай, уперся и все тут - туда нам, а не сюда. Я уж ему по-хорошему: Сережа, но ведь я же здесь была, знаю куда, а он мне - этого не может быть. Здесь, говорит, диспансер, сюда приходят те, кто на учете состоит или на подозрении, а больные должны лежать отдельно, где лечат. Мы уже вышли из дверей, добрались до лавочки и сели неподалеку от женского флигеля.

- Идет, - вздохнула мать. - Да еще важничает при этом, скажи, разве не так?

Отец, действительно, шел степенно, не торопясь, нес хозяйственную сумку, как портфель с важными деловыми бумагами, но нам с матерью было ясно, что вся эта важность больше оттого, что он был на виду у других, и оттого, что он взволнован и обескуражен - сам он, тьфу-тьфу, отличался хорошим здоровьем, разве что в последнее время посасывал валидол, а в больницы попадал только как посетитель.

Я встал навстречу отцу. Он крепко пожал мне руку, кашлянул:

- Здравствуй, Валерий!

Внимательно посмотрел мне в глаза:

- Как самочувствие?

В наших мужских отношениях с отцом нежности не были приняты. Существовала атмосфера солидной взаимоуважительной самостоятельности, серьезной от пустяков и внешних проявлений чувств. Правда, когда я еще был пацаном, отец, особенно захмелев на домашних празднествах, любил повозиться со мной, и у меня до сих пор жива память о его жестких руках. При этом он любил ткнуть твердым, как железяка, пальцем так, что потом долго ныло под ребрами не столько от боли, сколько от неожиданности. Помню, как однажды летом, а вернее, на майские праздники, мужчины от веселого застолья у нас дома вышли покурить и подышать свежим весенним воздухом. Соседский мордастый Вовка, вспотев от напряжения, мрачно осваивал искусство езды на двухколесном подростковом, только что подаренном велосипеде. Мы же, сгорая от зависти и неосуществленного желания прокатиться, стояли в сторонке, готовые в любую минуту прийти Вовке на помощь в обмен на желанную самостоятельную попытку сесть на велосипед. Отец сразу же оценил ситуацию. Он подошел к Вовке, присел около велосипеда, осмотрел зубчатку с педалями и серьезно спросил Вовку:

- Знаешь, почему у тебя не получается?

- Нет, - озадаченно ответил Вовка и еще больше помрачнел.

- Слезь-ка на секундочку, - сказал отец Вовке, все так же внимательно изучая зубчатку.

Вовка послушно спешился.

Отец взялся за руль. потом рассеянно оглянулся и кивнул мне:

- Ну-ка, иди сюда...

Я подошел.

- Садись, помоги нам сынок.

Когда я очутился в седле, отец, держась одной рукой за руль, а другой за седло, сказал Вовке:

- Главное, это набрать нужную скорость. Ты падаешь, потому что тебе не хватает скорости. Вот, гляди...

И он, отпустив руль, разогнал велосипед. То ли от неуемной силы, то ли от желания, чтобы сын его подольше прокатился, а может быть, действительно стремясь доказать Вовке на практике свою теорию, но отец придал мне такое ускорения, что у меня засвистело в ушах, засосало под ложечкой, руки дрогнули, руль подвернулся и я через десяток метров кубарем грохнулся на асфальт. Авария усугубилась еще и тем, что я налетел на нивесть откуда взявшийся кусок колючей проволоки.

Когда миновал первый испуг, я понял, что настала моя очередь подключиться к могучему реву Вовки, оплакивающего отнюдь не травмы своего товарища, а возможную поломку велосипеда. Но заплакать я сначала не успел, а потом не смог. Отец подбежал, поднял меня на руки и стал, остужая, дуть на мое сожженное ссадиной колено, а потом поцеловал его. Для меня это было так неожиданно, что я замер от стыда за нас с отцом, словно проявилось в этот момент то, что другим не дозволено видеть, что является только нашим, сокровенным...

- Спасибо, папа. Я чувствую себя хорошо, - выдержал я взгляд отца.

- Как температура? - не успокоился он. - Что тебе сказали врачи?

Мать заерзала на скамейке:

- Да что они могут сказать? Ведь всего неделя прошла. Пока анализы сдашь, снимки надо сделать, а ему сразу все подай.

Отец повернулся в ее сторону:

Ты, старая, не тарахти, не тебя спрашивают. Сама направила меня не туда, ведь правильно я тебе говорил, что тех, кто на излечении, отдельно держат... Только там женское отделение, понятно?

Мать рассмеялась:

- Конечно, понятно. У тебя прямо нюх на это. Уж седой совсем, а все туда же, ишь как черти тебя носят, покоя не дают.

- Вот-вот, точно так же там старуха какая-то меня выставила. Тебе бы к ней в сменщицы пойти, сторожихой в проходную, хоть пользу будешь какую-никакую приносить, - подмигнул мне отец.

- Да будет вам, здесь запрещено ссориться, - миролюбиво заворчал на них я.

- И то верно, - засуетилась мать. - Ты про себя расскажи, сынок. Как вас здесь кормят? Да, кстати, сумку-то пойди разгрузи. Только подожди, я тебе сначала все объясню. Там баночка с сырниками, я их только что испекла, со сметаной, с маслом, с вареньем. Они в фольгу завернуты, теплые должно быть. Ты их прямо ложкой поешь, только вот банку не выбрасывай, уж больно удобная она - с крышкой. Ты сполосни ее после, а я потом отмою. Ну, что еще? Смородина тертая с сахаром - это к чаю, а хочешь просто поешь, если проголодаешься. Огурчики маринованные, паштет, колбаса, яблоки, мандарины, вафли лимонные, я знаю ты их любишь...

- Спасибо, ма. Только зря ты все это.

- Ну, как же зря? - почти обиделась мать.

- Да здесь хорошо кормят, честное слово, - горячо стал доказывать я.

- Ладно, ладно, рассказывай, - отмахнулась мать. - Иди-ка лучше, не задерживайся.

Я сбегал в палату, переложил продукты в тумбочку и нашел в сумке конверт с пятью рублями. На конверте крупным маминым почерком значилось: "Это тебе!"

Когда я вернулся, отец с матерью о чем-то тихо, но жарко спорили, а увидев меня, умолкли. Мать взяла сумку, поставила себе на колени и стала в ней копаться. Отец отвернулся в сторону, время от времени глубоко вздыхая.

- Ну, что еще стряслось? - спросил я. - Прямо, как дети, нельзя оставить на минутку.

- Ты сам посуди, сынок, - не выдержала молчанья мать. - Он обвинил меня, что нам нельзя было разъезжаться. Если бы мы жили вместе, говорит, ты бы не заболел. Но ведь у тебя же своя семья, своя жена, кто о тебе должен заботиться пуще всего? Или не научили Тамару, или еще почему, но помощи от нее не дождешься, я это поняла еще когда мы вместе жили. С другой стороны, нельзя же все на меня валить...

Мать была готова расплакаться.

- А может мне, Валерий, поговорить с Тамарой? - повернулся ко мне отец. - Распределим обязанности, чтобы каждый отвечал за свой участок. И если кто-то не выполнил своих обязательств перед коллективом, то его лишают премии? - спросил я. - Прости, папа, но я тебя очень прошу, не надо говорить с Тамарой, сами разберемся.