Ирина Ванка - Фантастические тетради

— Расстегни ему рубашку до пояса и уйди прочь.

Голли успел отскочить, но брызги достали ему до колена. Альба не шелохнулся, только чуть-чуть приоткрыл глаза. Матлин приподнял его за плечи.

— Ну давай, парень, возвращайся к нам. Здесь есть кое-что для тебя…

Альба подтянул под себя колени и лениво потер руками мокрые глаза.

— Феликс? — удивился он.

— Поднимайся. Ты можешь стоять?

Он огляделся по сторонам, но, увидев Ксара, удивился еще больше.

— Феликс, ты издеваешься надо мной? Конечно, могу…

— Взгляни, что мы принесли, — Матлин поднял на ноги промокшего до нитки Альберта и подвел к белому полотну, закрывающему кусок стены. — Это зеркало, — объяснил он, — специально для тебя. Ты не должен его пугаться, если ты смелый мальчик.

— Нет, ты действительно надо мной издеваешься, — вертел головой Альба, пытаясь смахнуть с волос как можно больше брызг. — Когда это я пугался зеркал?

— Ты можешь разбить его вдребезги — оно твое.

Ксар взялся за край простыни, а Голли забился в угол и закрыл лицо руками.

— Нет!!! — раздалось из открытого окна. Папа Гренс налег грудью на подоконник и попытался закинуть колено, но не нашел за что схватиться руками, по самый локоть вывалянными в грязи. — Мальчик мой, иди к папе!

Альба обернулся.

— Дядя Ло? Вы тоже надо мной издеваетесь?

Дядя Ло так и застыл в раме, как собственный портрет. Только глаза его на этот раз были гораздо более безумными, а физиономия — гораздо более чумазой.

Повернувшись, Альба увидел в зеркале себя… бревенчатую стену, сплошь увешенную картинами, Голли, забившегося в угол между скамейкой и шкафом, безумные глаза дядюшки Ло и Матлина, который стоял у него за спиной и любовался отражением Альбы с таким недоумением, будто принял его за обман. Альба даже обернулся, чтобы убедиться, все ли в порядке с чудаком Фреем. Его отражение обернулось в точности так же.

— Спасибо, — улыбнулся он и шагнул к зеркалу, — это именно то, что нужно. — Он снял с себя мокрую рубашку и швырнул под ноги отражающемуся двойнику. Но мокрая тряпка шмякнулась об стену и приземлилась рядом с такой же мокрой тряпкой, летевшей ей навстречу. Однако Феликсу показалось, что тряпки в полете все-таки успели поменяться местами. «Обман зрения», — сказал он себе. Картинка в зеркале не изменилась.

— Ты в порядке?

— Спасибо, Феликс, я так долго этого ждал. Ты ведь простишь меня, если узнаешь, что все это было глупой шуткой?

— Что именно?

— Все, что было… То, что я успел наговорить и наделать. Теперь все, обещаю… Где-то в глубине души ты ведь никогда не сомневался в том, что я фантазер, но никогда меня не предал. Правда?

— Как ты меня напугал, паршивец. Что я тебе только не прощу… все, что хочешь, — с облегчением вздохнул Матлин и отошел от зеркала, благо, что Альба уже самостоятельно держался на ногах, хоть и не соображал, что болтает. Матлин чувствовал, как медленно и постепенно рассудок возвращается к нему, и с удовольствием наблюдал, как двойник Альбы, такой же мокрый и довольный, стоял по ту сторону зеркала. Они интересовали друг друга, похоже, в одинаковой степени и уж гораздо больше, чем заботы «дядюшек» об их здоровье.

— Слава богу, — проговорил Матлин и направился к Гренсу, — иди-ка умойся и свари нам хорошего кофейку, а я, так и быть, сделаю у тебя генеральную уборку. — Но интуитивный импульс все-таки заставил его на мгновение обернуться назад: зеркальный двойник закрыл глаза, развернулся и медленно пошел прочь. Альба сделал шаг за ним вслед.

— Остановись! — успел крикнуть Матлин, но добежать не успел. Следующий шаг — и индикатор утратил свое зеркальное свойство. Альбы перед зеркалом уже не было. — Стой! Верни его, Ксар, сделай что-нибудь…

Когда в контур рамы вернулась зеркальная поверхность, Матлин увидел лишь самого себя, безумные глаза Гренса в оконном проеме на фоне утренних сумерек да Голли, который так и остался сидеть на полу между скамейкой и шкафом.

«Что-то изменилось вокруг, — рассуждал Феликс, вглядываясь в зелень парка с балкона своего особняка, — то ли небо стало непривычно серым, то ли мне это мерещится? Наверно, будет дождь. Все парит… парит… Сколько можно стоять? Пора заниматься делом. Вот только я не помню, остались ли у меня здесь какие-нибудь дела?» Сколько времени Матлин простоял на балконе — он ни за что бы не угадал. Он снова не был в состоянии отличить минуту от часа. Он лишь помнил, что точка на пологом склоне холма, ведущего в заповедник, была крошечной, а теперь стала похожей на человеческий зародыш. Сколько можно было стоять, опираясь на заросшие мхом перила, перебирая в памяти какие-то нескладные картинки на осколках разбитого зеркала и стараясь выложить из них новый узор, — более нелепое занятие на этот час трудно было себе представить. В голове прокручивалось одно и то же алое полотно с наспех нашитыми лозунгами: «Зачем ты пришел сюда, человек?» «Что тебе здесь надо?» «Почему теперь стоишь, не уходишь?» «Может тебе некуда уйти? Так скажи…» «Зародыш» увеличивался в размерах, разрастался, заполнял собой пространство сада, и Матлину уже страшно было повернуть взгляд в его сторону, и только одна мысль: «Что это может означать?» молниеносно привела его в чувство. Присмотревшись, он не сразу понял, что это вовсе не эмбрион, а фигура, навьюченная тюками выше головы. С третьей попытки ему удалось узнать в этой фигуре Голли Гренса, который к тому времени уже пересек границу павильона и нырнул в заросли парка. Протрезвление Матлина сменилось неприятным ощущением озноба.

«Еще один, — думал он, — такой же, как я. Что ему сейчас ни скажи — он не поверит ни одному слову. Только тогда, когда через двадцать лет он сам будет стоять возле этих перил…» — от этой сцены у Матлина сжалось сердце, и он готов был простить несчастного акрусианина за одну порцию хорошего дождя. Но дождь не шел, а Голли уже поднимался по ступенькам. Его рюкзак занял собой выступ, служивший некогда тумбой для каменного льва, того, что двадцать лет назад порвал цепь и сбежал в заповедник вслед за павлином. Матлину показалось, что именно этот огромный рюкзак и есть единственный признак жизни на планете призраков.

— Теперь я буду жить здесь, — сообщил Голл, — если ты, конечно, не возражаешь… — и остановился у зеркала Кальтиата, небрежно повернутого «лицом» к стене. — Решил оставить его себе?

Феликс не ответил. К тому моменту все на свете уже утратило смысл — от печального облика зеркал до знамения грядущего апокалипсиса. Теперь его особенно раздражали бессмысленные вопросы и больше всего на свете — правильные ответы на них. Голли Гренс, сколько знал его Матлин, всегда олицетворял собой неиссякаемый источник правильных ответов на все на свете бессмысленные вопросы бытия.