Ирина Ванка - Фантастические тетради

Бароль опустил в чернильницу кусочек сала, которым обтирали старые перья, и легонько подтолкнул его пальцем.

— Где ты видела кусок жира, который утонул, не умеючи плавать?

— Они нахлебаются, пойдут ко дну и мы за ними, — испугалась Янца. — Только очень сильный порожний верблюд переплывает реку.

— Что ты хочешь найти в Анголее? — недоумевал богомол. — Зов предков лишил тебя рассудка? Настали времена, когда о собственной душе пора заботиться, а не о покойниках. Мир их праху.

— Моя душа себя в обиду не даст, — успокоил его Бароль.

— Душа бессовестной твари неуязвима, — согласился Логан. — Кого из пантеона ты считаешь своим покровителем, Фарея или Ангола?

— Хочу видеть, как они подерутся за право растерзать мою душу.

Логан презрительно фыркнул.

— Ты, Фальк, чистокровный фарианин.

Фальк безропотно согласился.

— Расскажи нам все, что ты знаешь о своем покровителе.

Фальк поглядел на Хуна, который также был чистокровным фарианином, но не нашел в нем ни капли участия.

— Я? — переспросил он, будто отвечал Махолу скверно выученный урок правописания. — О Фарее? Ну, допустим, то, что он покровительствует воздушным стихиям…

— И все?! — Логан обескуражено обвел глазами присутствующих. — И в этих бесчувственных недрах я должен пробудить молитву — песню надежды из глубины хаоса? Или вы решили, что в одиночку я смогу укрепить тот пустой сарай, который вы называете прикой? Ваш Фарей одним махом снесет его с горы, когда увидит, как я увещеваю его, в то время как вы этажом ниже богохульствуете и замышляете богопротивные дела. Ты, — указал он на Рыжего Олли, — безусловно, самутиец. Что ты знаешь о своем боге, кроме того, что он покровительствует воде?

— Расскажи, — толкнул его в бок Саим, — ту историю про отрока.

Олли ослепительно улыбнулся. С тех пор как Саим и Бароль вытащили его, несчастного самутийского математика, буквально из обеденного котла босиан, он улыбался часто, даже чаще чем надо, считал себя беспородным фарианином, а своего прежнего покровителя унижал публично, едва завидев на горизонте дождевую тучу.

— Я-то, конечно, расскажу, да их светлость магистр выдаст мне ключи от преисподней.

— Здесь я распоряжаюсь ключами от преисподней, — напомнил ему Бароль, — рассказывай, богомолам полезно знать правду о своих небесных собеседниках.

— Была однажды сильная засуха, — начал Олли, — прики тогда не строили, а собирались на горе все вместе, молились Самутину. В тот год долго молились. Головы поразбивали о камни. Вдруг видят — облако спускается. На облаке трон. На троне Самутин. Сидит, ноги свесил… и говорит: «Не пристало вам, бездельникам, лбы пустые о камни молотить. Шли бы к реке, накопали бы ила, высадили бы зерно и все такое… а уж тогда и за дождем приходили б…» И пошел-поехал: такие они сякие, то ему не нравится, это ему не годится, все грехи припомнил. Слушал его отрок. Слушал — не удержался. Растянул на пальцах жеваную тряпицу из стебля тягучей лианы, зарядил камешек и пульнул Самутину в глаз. Толпа молельников с колен на животы упала. Головы от страха не смеют поднять, а Самутин прикрыл глаза опахалом и затопал ногами по ступенькам трона, но ни слова не произнес, а из подбитого глаза брызнули слезы. Трон Самутина скрылся за облаками, а дождь разливался дни и ночи, пока грунтовые жабы не вылезли наружу из нор…

— Этим отроком был не твой дед? — спросил Махол у сияющего Бароля.

— У деда был меткий глаз, — согласился Бароль, — но в его время прики уже строили. К тому же трон — привилегия Фарея.

— Надеюсь, ты не веришь в этот вздор, — занервничал Логан.

— Ты же не заставишь нас молиться всем богам? Выбери того, кто покровительствует в дороге, — сказал Бароль.

— Именно заставлю. Иначе забудь о караване.

— Прекрасно, — Бароль оглядел своих подданных. — Кто добровольно возьмется упрашивать о милости Ингура? Не желаешь, ради общего дела, Махол? Больно охота посмотреть, как безрукий анголеец возносит молитвы божеству палачей.

— Ты ведешь себя как младенец! — воскликнул Логан. — Только богам известно, что во благо, а что во вред. Если два божества повздорили, то не из-за того, что один у другого украл верблюда.

— Они поспорили из-за конца света, — объяснил писарь.

— Дескать, во благо это будет альбианским тварям или во зло? — уточнил Бароль. — Всех, кого можно, — перерезать, а кто не дался — утопить.

— Ну… — обиделся Логан. — Если даже Махол с вами в сговоре — прикажи отослать меня в долину. Мне здесь не место.

— Я только записываю, — оправдался Махол.

— А я диктую, — сказал Бароль, — вот послушай: затеяли как-то раз боги доброе дело делать. Слепили планету, постелили на ней зеленый ковер, тварей напустили. Умаялись. Расселись каждый на своей горе и смотрят. Налюбоваться не могут. «Мои, — говорит Ангол, — самые умные. Мне теперь ни думать, ни творить не надо. Сами справляются». «Мои, — сказал Самутин, — самые трудолюбивые. Корабли строят, рыбу ловят, с вашими торгуют — не пропадут». «Мои, — сказал Босиаф, — самые хитрые. Я им говорю: «Рассудите сами, ребята, какой из меня хранитель-заступник, у меня дела, а вы шли бы лучше на большую дорогу. Воровать научитесь — всегда сыты будете». «Мои, — говорит Фарей, — все как один существа утонченные: все художники, поэты, в крайнем случае, графоманы; все болтуны и красавцы — женщины от них без ума…»

— Короче, — поторопил его Логан.

— Короче некуда. Я тебе историю цивилизации рассказываю. Тут спешка неуместна. Но раз уж тебе не терпится приблизить апокалипсис… Изволь. Посмотрел на все это Ингур и говорит: «А мои, между прочим, на самой высокой горе сидят».

— Ну и что? — удивился Логан.

— Вот и боги спросили: «Ну и что?» Ингур отвечает: «Пускай-ка ваши попробуют забраться на такую же высокую гору». «Вот ведь проблема», — ответили боги и стали совещаться со своими тварями. Фариане сказали: «Нет, ни за что не полезем. Мы лучше сочиним балладу о восхождении на гору и будем ее распевать. Пусть все думают, что мы там побывали». Самутийцы говорят: «Ну, допустим, залезем… А что там делать на этой плешивой горе? Там ни рыбы, ни воды». Анголейцы говорят: «Зачем же лезть, если можно надуть шар и подняться еще выше?» Босиане еще лучше сказали: «А не пошел бы ты, отец наш, Босиаф, куда подальше со своими просьбами…»

— Короче, — не вытерпел Логан.

— Короче, рассмеялся Ингур и говорит: «Если уже теперь эти мелкие, глупые, беспомощные твари плевать хотели на волю своих творцов-покровителей, что же будет потом, когда они вырастут и наберутся ума?» Задумались боги, а Ангол потихоньку отлучился к своим, посоветоваться. «Есть мнение, — говорит он анголейцам, — устроить вам хорошую взбучку за непослушание, а то, говорят, тут некоторые научились плевать на волю богов». «Да ты в своем ли уме? — возмутились анголейцы. — Мы ли не стараемся угодить тебе?» Ангол им говорит по секрету: «Ингурейцы на самой высокой горе сидят. Возьмет Ингур и устроит вселенский потоп. Куда вы полетите на своих парусах? Кому будете возносить молитвы?» «Ах, вот в чем дело, — удивились анголейцы, — значит, говоришь, на самой высокой горе… Прекрасно. Завтра они сидеть там не будут. Иди себе, боже, ни о чем не печалься».