Ирина Ванка - Фантастические тетради

Следующую причину, побуждающую Ареал заниматься искусственной фактурой, можно отнести к технике безопасности. Все, без исключения, фактуры, будь то естественные (в том случае, разумеется, если они обнаружены) и уж тем более искусственные, так или иначе наблюдаются всегда и анализируются частенько, как минимум при каждом новом витке развития. Особенно это касается экстрамутагенных (гуманоидных) фактур, даже если их давно перестали опекать. Чем активнее мутагенез — тем больше шансов вернуться под наблюдение. Речь не идет о «плохих мальчишках», которые станут дядями, но все равно будут кидаться камнями, — если фактура поднялась до нужной кондиции, она сможет себя контролировать. В противном случае, ей так и оставаться воинствующей фактурой, способной разнести планету, планетарную систему, да и собственную галактику, у кого она есть, — это, как говорится, локальные проблемы. Ареалу до них дела нет. В исключительном случае, если такие ребята слишком расшалятся вблизи стратегически важных объектов, их шлепнуть всех разом — минутное дело. Бывали случаи, что инженеры-навигаторы намеренно отодвигали транзитные ветки подальше от места обитания галактических фактур на такое расстояние, чтобы самые дальнобойные корабли аборигенов до них не добрались. Неаккуратный контакт с действующей веткой КМ-транзита способен не только завернуть в обратную сторону галактическую спираль, но и сделать ее биологически стерильной на многие миллионы лет.

Техника безопасности здесь иного рода. К примеру, опасно бывает заново изобретать велосипед, если на таком же велосипеде кто-то уже разбил себе голову. Вот наиболее типичная мотивация: в развитой фактуре теоретически возможна попытка ИЗИ-включений (та же степень вероятности, что изготовить в сарае ядерную бомбу, — и в то и в другое верю с трудом, но на всякий случай боюсь). Разумеется, это будет гениальный физик-фактуриал, но откуда ему знать, чем может обернуться успех такого опыта? Эта техника безопасности касается всех, без исключения, опытов проникновения в ЕИП, на любом уровне развития фактуры. Здесь же возникает задача обучить фактуролога делать профилактику возможных проблем. С молодой цивилизацией может приключиться все что угодно, — Ареал и пальцем не шевельнет, но только не в случае с анималистами: эти выкормыши на вес золота и фактурологи с удовольствием устроят катастрофы в сотнях фактур, которые не жалко, чтобы знать, как уберечь одну-единственную. Потеря цивилизации аномалистов в среде фактурологов равноценна потере народного кумира, со всеми вытекающими отсюда учеными консилиумами и кулачными разборками в поисках виноватых.

Говоря о необходимости фактурологических наук, надо упомянуть бонтуанцев как особо тяжелый случай потери пространственно-временной и исторической ориентации; можно найти еще массу доводов в пользу сего неблагодарного ремесла. Единственное, чего не стоит искать, — это оправдания антигуманным методам научного поиска, поскольку ничего гуманного здесь, по определению, не предусмотрено. Экспериментатор-фактуролог и химик-лаборант с одинаковой легкостью уничтожают результаты неудачных опытов. Один, стирая тряпкой со стола разлитый реактив, другой — стерилизуя зону, в которой учинил непотребное, — этическое оправдание здесь неуместно. Цивилизация, которая выращивает животных для того, чтобы их есть и наряжаться в меха, — поймет без проблем. Да и стоит ли осуждать научно-потребительский менталитет, если давно известно: ничто так не стимулирует сообразительность, как стремление насолить соседу; ничто так не наполняет смыслом существование, как перспектива кончины; что смерть, в конечном счете, не худшее наказание, так же как жизнь — не лучший подарок.

Первая ночь в фарианском вырубе стала для Янцы мукой бессонницы. Она подозревала, что высоко в горах сновидения отвратительны, но к рассвету была согласна на самый ужасный сон, лишь бы на минуту закрыть глаза. Замкнутое пространство казалось душным мешком, завязанным на все узлы, и она, завернувшись в плащ, пошла под дождь, разыскивать Саима.

— Тебе не спится? — удивился Саим, встретив ее на веранде. — Это дядька Логан небеса всполошил. Чувствуешь, какой денек завтра будет?

— Это к грозе.

— Как бы не было чего похуже.

— Как, ты говорил, звали прабабку Бароля?

— Баролетта, — почтительно произнес Саим.

— Он унаследовал ее имя? Это правда, что она умерла в день, когда он родился?

— В ту же минуту, — уточнил Саим, — увидела его синие глазки — тут же лишилась чувств и больше не очухалась.

— Я слышала, что у младенцев глаза бесцветные.

— То младенцы, — мрачно пояснил Саим, — а то Бароль.

— Никогда раньше не встречала синеглазых альбиан. Говорят, синие глаза у богов. Ты веришь, что он дикий бог?

— Он сын Андроля Мудрого, внук Андроля Великого, а чей он правнук — известно одной лишь покойной Баролетте. Говорят, она принесла своего сына из Анголеи и стала женой фарианского вельможи лишь для того, чтобы скрыть происхождение ребенка. Только после рождения Бароля всем стало ясно, чем занималась красавица, вместо того чтобы посещать университетские семинары.

— Она умерла в вырубе?

— В монастыре, а что?

— Хвала богам! — вздохнула Янца. — Мне все время кажется, что здесь по ночам бродит дух женщины.

— Именно здесь он бродит, — подтвердил Саим, — эти духи с каждым годом наглеют, но тебе нечего бояться. Бароль ревнив. Он не допустит, чтобы дух его возлюбленной прабабки разгуливал по чужим спальням. Слышишь шаги…

У Янцы екнуло сердце, но, обернувшись к лестнице, она увидела босого богомола, который, задрав подол, стремительно несся вниз.

— Где Бароль? — крикнул он, заметив собеседников. — Где он шастает по ночам? В писарне его нет, в комнате его нет…

— В лесу, — ответил Саим, — он сказал: «Пока не задушу пару штук босиан, спать не лягу». Так и сказал. Утро скоро, дядька Логан, дождись.

Но Логан с той же прытью помчался к нижней площади выруба. Саим хотел что-то крикнуть ему вслед, но не успел, Логан уже напал на Гаха, который не желал среди ночи седлать для него верблюда.

— Еще одному не спится, — посочувствовал Саим, — может, сон плохой увидел? Точно тебе говорю, что-то будет.

Что такое плохой сон, на всей планете было известно одному лишь Баролю, поскольку самый ужасный ночной кошмар правоверного альбианина выглядел безобидной шалостью в сравнении с тем, что ему доводилось пережить при малейшем приступе дремоты. Покровитель сновидений и умерших душ считался самым терпеливым божеством пантеона и если уж отворачивался от твари — значит, имел на то причину. Но отвергнуть разом живого Бароля и покойную Баролетту было с его стороны вопиющей оплошностью. Когда отец Бароля впервые заметил, что сын не спит по ночам — он отвел его в молельню и заставил просить Юливана-покровителя о милости вернуть утраченный сон. О том, что такое сон, в те годы Бароль не мог догадываться — это состояние было ему незнакомо, как рыбе незнакомо чувство полета. Напротив, он пугался спящих, как покойников, и не допускал мысли о том, что, закрыв глаза, может на время лишиться чувств. Но молитва ребенка была искренней. Она не могла не тронуть сердце Юливана. И тот не то чтобы сжалился над синеглазым отроком, а просто зло над ним посмеялся. С той поры Бароль обрел дар сновидений, которые утомляли его больше, чем каторжная работа. Андроль Мудрый не мог понять, отчего сын, проснувшись утром, полдня не мог подняться с подстилки.