Ирина Ванка - Фантастические тетради

Саим выпрямился, и струйки холодного пота потекли по вискам. Он представил себе старую карту, три равнины: староприканская, та, что лежит от Косогорья до Мертвых гор, и та, что к югу от Папалонии, три океана, омывающие северные берега Анголеи, — его дорога вела на Каменный материк, но гладкая колея ввела в искушение и помутила рассудок. Он снова попытался вырвать ноги из веревок, расковырять тугие узлы, расшатать скрипучее кресло, но вывихнул палец и повалился на широкие подлокотники. «О боги, — прошептал его внутренний голос, — спасите, нет моих сил». Он боялся заснуть и увидеть во сне Янцу и Аладона. Очнуться от этого сна здесь — было хуже смерти. Но ему приснились мохнатые пауки, которых повар складывал в кипящий котел, приговаривая свои поварские заклинания. Он хотел кинуться повару на шею и разрыдаться; он хотел пробежаться по лестнице выруба, упасть на перила веранды и умереть от счастья; он молился богам, чтобы они продлили чудесный сон, а сам, вынимая пауков из кипящего котла, складывал из них Папалонскую гору. Словно приносил в жертву своей потерянной душе, пока мучительное сновидение не оставило его в покое.

Гадкий старикашка снова сидел напротив, на плетеном матрасе, опершись локтями на поверхность стола, и таращился на него выцветшими глазами, которые в свете коптилки показались Саиму бесцветными. Но его пронзительный и откровенно бесцеремонный взгляд все же удивительно напоминал ему взгляд Бароля.

— Как вы похожи! — воскликнул Саим. Старик постучал костяшкой пальца по столу.

— Ты разговаривал во сне с богами? О чем?

— Так, о ерунде…

— Забудь о них.

— Скажи мне, дед, кого я должен убить, и ни о чем не волнуйся. Скажи, что это правосудие, а не расправа, чтоб я не задавал лишних вопросов.

Взгляд старика вмиг стал гневным и острым, как удар кинжала.

— Как ты похож на Бароля, — восхитился Саим, — на моего брата…

— Не всегда есть разница между правосудием и расправой.

— Если ты хочешь кого-то наказать, имей в виду, есть способ получше. Уж я точно знаю. Скоро планета будет затоплена вся, вместе с этой берлогой, вместе с твоими черными помыслами. Если мы не будем вредить друг другу, а вместе подумаем, как спастись, — у нас будет шанс.

Дед оскалился.

— Шанс… — повторил он. — Как зовут тебя, мальчик?

— Началось… Саим! Я говорил миллион раз.

— Какое отчаяние заставило тебя идти в Анголею? Неужто твоя жизнь так дорого стоит?

— Еще как. Может, я откуплюсь, дед? У меня есть одна вещица… — Саим вытащил шарик компаса и протянул старику. — Знаешь, что это?

— Гравитаскоп, — равнодушно ответил дед, даже не взглянув на размытое облачко стрелки, — наверно, мальчик, ты украл его с погибшего фрегата, если, конечно, он не достался тебе по наследству.

— Хочешь взять?

— Наверно, твои предки были мореходами?

— Богомолами. Но я тебе его подарю, если объяснишь, что это.

Старик покосился на прибор, но в руки не взял.

— Тебе лучше не знать…

— Ты ведь обещал отвечать на вопросы. Держи слово.

— Умри невеждой. Когда знаешь все — смерть не поможет.

— Ты анголейский ученый, дед? Кто ты?

Старик задумался.

— Сам обещал. Так и сказал: спрашивай, если хочешь. Так что играй честно. Либо отвечай, либо развяжи мне ноги.

В ответ раздался хлопок по столу, от которого у Саима зазвенело в ушах.

— Надеешься, что боги вызволят тебя отсюда? — рассердился дед.

Саим тоже хлопнул по столу, но такого резкого звука не получил, а лишь набил синяк на всю ладонь.

— Кроме богов, мне теперь никто не поможет.

— Как тебя зовут, мальчик?

— Издеваешься? Последний раз повторяю. Я фарианин, родом из Старой Прики. Слыхал о землях Андроля Великого, сына Баролетты, в которых правит его внук? Я брат его. Это он послал меня в Анголею. Сказал, что много лет назад здесь была великая цивилизация, равных которой не было на свете. Через год-другой наши земли будут затоплены. Боги отвернулись от нас и не позволили оставить потомков. Но если когда-нибудь здесь поселятся новые твари — они должны знать… Дед, у фарианской цивилизации нет ни прошлого, ни будущего. Бароль, отправляя меня сюда, сказал: «Если мы хотим что-то оставить, сохранить и спасти — это что-то надо искать здесь». Будь проклят тот день, когда я ему поверил. Меня зовут Саим. Теперь, надеюсь, ты запомнил мое имя?

Глаза старика вылезли из орбит и прослезились, но ни единая мышца на лице не дрогнула, будто на нем вовсе не было мышц — сплошная кожа, натянутая на кости.

— Баролетта, девочка моя… — бормотал он. — Как ты произнес ее имя? Баролетта… — он уронил свой череп на ладони и испустил вздох, похожий на жгучее желание разрыдаться. — Моя маленькая принцесса… Когда вы все уберетесь отсюда? Навсегда! Когда вы оставите меня в покое! Чтоб я не видел ваши отвратительные рожи! — Но, взяв себя в руки, старик поднялся, еще раз треснул ладонью по столу и решительно направился прочь, оставив своего собеседника в недоумении.

— Этого не может быть, — рассуждал Саим, обращаясь к пауку, забившемуся в складки паутины, — либо этому сухарю тысячи лет, либо один из нас спятил. — Впрочем, от этого его участь яснее не стала. — Что же это происходит? Древнее кровожадное пещерное создание много веков не видело живого лица и теперь хочет сделать из меня убийцу? — Его вдруг снова потянуло в сон; ему стало вдруг жалко Янцу и Аладона и так захотелось увидеть их снова, что он расплакался. Еще захотелось свернуть шею Баролю, которого только что назвал братом, разбить вдребезги гравитаскоп, так и не узнав, что означает это незнакомое слово, и, пожалуй, придушить старика, будь он хоть само воплощение бессмертия, — только б дотянуться до его шеи…

Не успел Саим забыться в печали, как сильная боль в плече заставила его вернуться в паучью каморку.

— Проснись же, мальчик, — теребил его дед, впившись в мышцу костлявыми пальцами. Дед подтащил к его креслу скамейку с матрасом и устроился рядом, так близко, что можно было не только придушить, но и укусить его за какой-нибудь особо выдающийся хрящ, на нос, например. — Произнеси еще раз ее имя. Как ты сказал? Баролетта… Повтори.

У Саима от удивления отнялся язык.

— Послушай меня, мальчик, это плохая планета. Боги, выбирая ее, не думали о тех, кому предстоит здесь жить. Они подчинились чувству, но не разуму. Не стоит сохранять о ней память. Не думай, что боги отвернулись… Они любят вас, страдают вместе с вами, но бессильны, ты уж поверь. — Старик бережно погладил плечо Саима. — Я знаю, о чем говорю. Жизнь — это тюрьма. Она оставляет тяжелую память. Не стоит перекладывать ее на плечи потомков. Ты вернешься домой и расскажешь всем, что не было никаких анголейцев. Эта сказка, которую я сочинил для одной милой девочки, никто не смеет пересказывать ее. Если спросят — ответь, что вся Анголея — это я, покинутый старец, и моя принцесса, Баролетта. Объясни всем, что любовь безумствующего отшельника стоит всего величия того надутого мира, которому вы поклоняетесь в своем невежестве. Расскажи всем, что я прожил миллионы лет, видел так много всего, что твоей жизни не хватит, чтоб выслушать мою исповедь. Расскажи, что моя маленькая принцесса — самое прекрасное, что было в этой жизни. После нее уже ничего… — Старик опустил голову и тяжело вздохнул.