Сергей Вольф - Где ты, Маленький Птиль

Мы сидели не совсем рядом, но, в общем-то, рядом на маленьком диванчике Ир-фа, и Оли слушала меня очень внимательно, лишь изредка перебивая, чтобы что-то уточнить, а когда я закончил, закрыла глаза и молчала целую вечность, и, чтобы не мешать ей, молчал и я. Не знаю уж, почему, не сразу, но я тоже закрыл глаза, машинально теребя ухо Сириуса, а он, лежа на спине, нехотя отбивался от моей руки лапой. В какой-то момент я открыл глаза и несколько секунд смотрел на отрешенное лицо и по-прежнему закрытые глаза Оли, и, хотя губы ее были слегка приоткрыты и абсолютно неподвижны, я услышал вдруг, как она тихо произнесла: "Поцелуй меня", и тут же ее губы оказались рядом, и я поцеловал ее осторожно и долго, чувствуя, как я весь обмираю, а голова моя мягко кружится, кружится, кружится...

Я очнулся, чувствуя, что сижу рядом, слегка выгнувшись и положив голову на спинку дивана; открыв один глаз, я увидел, что Оли сидит точно так же, как и я, -- запрокинутая голова на спинке дивана, -- и почувствовал ее прохладную ладонь на моей влажной ладони. Все это время мы оба слышали отдаленные взрывы и стрельбу, и неожиданно звуки боя стали громче: опять шел основательный бой возле одного из входов в нижний город. Оли резко встала, походила по комнате и наконец сказала:

-- Конечно, мне все понятно -- война, но это будет просто безобразие, если мы с тобой своими глазами не увидим, как будет происходить главная операция.

Я немного помолчал (приходя в себя, но уже хорошо понимая, о чем она говорит) и наконец сказал:

-- Да, это необходимо видеть. Не сидеть же в квартире! Но как это сделать, если нам даже позволят?

-- Позволят, -- сказала она. -- Я буду настаивать.

-- Но сделать-то это как?

-- Машина у нас есть. Мне кажется, что операция начнется в сумерках, чтобы и до появления дыма квистор ничего не мог разглядеть. Мы тоже могли бы прилететь и сесть где-нибудь чуть дальше, чем будут разворачиваться космолеты. Ну и достать сильные подзорные трубы. Вот и все. Жаль Латора.

-- Почему жаль? Ар-кут сказал, у него крепкий организм.

-- Да он, придя в себя окончательно, будет рвать и метать, что война оканчивается без него!

-- А-а, это? -- сказал я. -- Это верно. Он взрывной гелл, смелый до ужаса. Представляешь -- швырять мины-присоски, будучи в нескольких сантиметрах от быстро летящего космолета, -- прямо в него?!

-- Представляю, но очень плохо, -- сказала Оли.

Она глядела на меня в упор, и глаза у нее были немного странные, будто с какой-то пленочкой... Очень странные глаза.

-- Ну что, наговорились? -- таким же странным голосом сказала она. -Наговорились всласть, да? Мы с тобой так часто видимся, да? И так часто бываем вдвоем, одни, да? И я так часто прилетаю к тебе с подводной лодки? Опусти руки. Закрой глаза. Закрыл?

И тут же я стал куда-то уплывать, уплывать: я почувствовал ее руки у себя на шее и губы, коснувшиеся моих, мягкие, чуть влажные... Меня покачивало, я будто тихо взлетел в воздух и плыл, дрожа и покачиваясь, плыл, плыл, долго...

... Это было, ну, страшно, что ли, больно, когда скрип двери оттолкнул нас с Оли друг от друга. Папа влетел, как вихрь, и тут же врубил телек.

-- С улицы услышал, из окна! -- крикнул он. -- Слушайте!

"... Таким образом, города -- Калихар, Ромбис и Лукус целиком находятся в руках повстанцев. Власти города частично погибли в боях, частично взяты в плен. Войска квистора, пытавшиеся вернуть эти города, разбиты, их немногочисленные остатки отступили глубоко в леса и, допустимо, будут стараться примкнуть к остаткам войск близ Тарнфила. Маленькие города в предгорьях, на границе пустыни и по обоим берегам моря -- свободны от войск и властей квистора. По поступившим сведениям военачальники квистории, ранга взятого в плен Патра, во время боев почти все убиты или взяты в плен. Двое -- еще среди войск Горгонерра, пятеро -- в подземном укрытии квистора. Кроме ранее уничтоженных капитаном Рольтом подлодок, остальные в разное время приняли сторону повстанцев, и из их экипажей созданы два мощных отряда, которые приступают к сухопутным военным действиям".

-- Похоже, сынок, -- папа улыбался, как ясное солнышко, -- один, два, ну, три дня -- и мы маханем на Землю, а?! -- Он хохотнул.

Я закивал, папа запел что-то веселое, и я услышал, как Оли, поджав ноги, сидя на диванчике, прошептала: "Да. Скоро вы улетите"; она это именно прошептала, не очень тихо, но и ни к кому не обращаясь, и, хотя мне вполне передалось и настроение диктора по телеку, и папина веселость, я от слов Оли весь сжался, напрягся, и что-то заныло во мне, острое и тоскливое до слез. Не знаю, но к этому ощущению примешивалось и чувство какой-то вины, ведь улетал-то я, я к этому стремился, каждую минуту, каждую секунду, даже если и не думал об этом буквально. Нельзя сказать, что в этот момент я заметался, нет, наоборот, я как-то скис от необыкновенной мешанины таких разных чувств и тоже уселся в угол дивана, дальний от Оли, и замер, тупо глядя в неработающий телек. Я долго сидел молча, не шевелясь и не реагируя на попытки Сириуса поиграть со мной, тогда он с теми же намерениями переметнулся к Оли, и по тому, как она "отреагировала" на его приставания, я понял, что она-то точно спит, уснула. Неизвестно еще, как она спала в ночь перед вылетом с подлодки.

Как это ни странно -- я тоже уснул. Проснулся я не знаю через сколько: брякала посуда, Оли накрывала на стол. Она улыбнулась мне. Я, сонный еще, встал с дивана, подошел к ней и как-то неуклюже коснулся ладонью ее щеки. Мы скромно пообедали, оказалось, что Оли приготовила относительно большой обед в расчете на Ир-фа, Орика и Пилли, но, когда они явились снова вместе с а,Тулом, а,Шартом, Фи-лолом, Рольтом, Ки-олом и еще каким-то огромным, крупнее Рольта, очень загорелым политором, Оли растерялась.

-- И я так и не понимаю, уль Ир-фа, как это могло произойти?! Это же глупость, близкая к самоубийству. -- Он заговорил почти грубо. Ну, этот огромный незнакомый политор.

Совершенно спокойно, даже несколько тихо Ир-фа сказал:

-- Я бы посоветовал вам, уль Сатиф, познакомиться сначала с нашими гостями с Земли.

Наверное, потому, что этот уль Сатиф ощущался мною важной персоной среди повстанцев и при этом был огромен и грубоват, я увидел вдруг на его лице такое смущение, какого, пожалуй, и в жизни-то не видел. Его загорелое, с краснотой лицо, казалось, стало еще более красным, и тут Оли поддала жару:

-- Такой огромный и такой грубый! -- сказала она. -- И со мной ни слова, будто мы и не знакомы.

Он, этот уль Сатиф, умоляюще сложил ладони, прижал их к груди и смотрел, даже как-то съежившись, на нее так, будто еще секунда, и он уменьшится в размерах вдвое.

Мы с папой встали, и уль Сатиф почти нежным голосом сказал:

-- Я очень-очень-очень прошу меня извинить... уль Владимир и... уль Митя. Меня зовут Сатиф, я, я... видел вас по стереовидению, много слышал о вас, но... когда вы прибыли на нашу несчастную Политорию, я уже был в лесах, готовился к боям.