Пола Волски - Наваждение

В нем должны быть представлены все провинции Вонара - с этим никто не спорил. Но сколько нужно депутатов? Как их выбирать и кто будет выбирать? Надо ли представлять все провинции равным числом депутатов, и если да, то значит крошечный захолустный Во Гране получит столько же голосов, сколько и перенаселенная Совань. Или лучше это сделать пропорционально численности населения? Но тогда, единодушно утверждали пуристы, необходимо устанавливать жесткий и болезненный ценз, а на это потребуются долгие месяцы тяжких усилий. Должны ли бывшие серфы, пусть и отпущенные на свободу, пользоваться правами полноценных граждан и быть представленными в Конгрессе? Способны ли освобожденные серфы реализовать право быть депутатами, или эта затея окажется на грани абсурда? И разве город Шеррин, столица и сердце страны, население которого равняется населению некоторых малых провинций, не заслуживает собственных представителей?

Все эти вопросы были столь разнообразны, что каждое новое рассуждение рождало новые проблемы в геометрической прогрессии, которой, казалось, нет предела. Обсуждения - веселые, назидательные и язвительные - тянулись днями и ночами. Но вот над всеми этими конфликтующими мнениями взмыли, подобно сигнальной ракете, два голоса. Оба раздались из Восьмого округа, но их географическая близость входила в противоречие с огромной философской дистанцией, их разделявшей.

Дом номер 11 в Утином ряду был местом оживленным и бойким. Здесь, в жилище Бюлода, Шорви Нирьен закреплял на бумаге свое видение жизни. Мощным потоком шли отсюда его статьи, брошюры, трактаты. Здесь он совещался с нирьенистами, здесь произносил речи и завоевывал новых приверженцев, чья жизнь отныне и впредь несла отпечаток его личности. А теперь, впервые в жизни, он мог выражать свои мысли публично, не опасаясь за последствия. Услужливый король возвел в ранг закона многие идеи, которые Нирьен отстаивал годами, так что прежние обвинения в его адрес - измена и подстрекательство к бунту - попросту отпали. Теперь Нирьена не преследовали, он мог говорить что хотел, и каждый мог слушать его и свободно судить об услышанном. Поэтому гостиная в доме номер 11 всегда бывала переполнена. Жаждущие знаний приходили, уходили, сменяя друг друга, и нирьенистские убеждения распространялись отсюда по городу и по всей стране.

Свободу теперь получил и Уисс в'Алёр. По сути дела, его "Сетования Джумаля, соседа вашего" выходили без перерыва многие месяцы, и сейчас газета была известна и в провинциях, и в столице, а ее издатель стал знаменит не только в стране, но и за ее пределами. По сути дела, речи и митинги продолжались, и экспроприационисты маршировали по улицам, расписывая алыми ромбами весь город и вселяя трепет в жандармов. Уиссу не удалось заткнуть рот, и, к его вящему удовольствию, голос его был слышен повсюду, но теперь обстоятельства изменились. Наконец-то начали трясти короля, а с ним и всех кровососов Возвышенных. Государственный контроль ослаб, и обветшавшая социальная структура, прогнившая насквозь, разваливалась на глазах. Экспроприация была неминуема, так что пусть дрожат тираны. С другой стороны, истинным патриотам бояться нечего - Уисс в'Алёр с ними, он вдохновит и поведет их.

Пока теоретики занимались интеллектуальными битвами, наиболее практичные из горожан переходили к действию. Многие уже позаботились об оружии, но сокровищница столичного Арсенала пока оставалась в неприкосновенности, и эту оплошность надлежало немедленно исправить. Бытовало мнение, что нынешняя покладистость его величества - чистой воды уловка, его великие посулы эфемерны, как утренний туман, и рассеются с первыми лучами солнца, - и если это так, то король увидит, что весь город поднимется против него. Как только Возвышенные с позором покинули Бевиэр, решительно настроенная толпа простолюдинов обступила Арсенал.

Большая дверь была накрепко заперта. Здание никем не охранялось, так как сторожа давно покинули помещение Арсенала. Быстро справившись с дверью, нападавшие ворвались внутрь и завладели мушкетами и карабинами, патронами к ним и бочонками с порохом. Не столько полезной, сколько любопытной показалась им обширная коллекция старинного оружия. Там нашлись неуклюжие старые аркебузы, ружья с фитильным замком, колесные затворы, здорово их насмешившие. Еще более древними и громоздкими были пики, булавы, топоры и доспехи. Кроме того, там хранились разнообразные мечи и кинжалы, некоторые с замечательными украшениями, представлявшие огромную ценность. Все эти сокровища были тут же расхватаны алчущими руками. Однако самое большое чудо не стало легкой добычей.

Его обнаружили в подвалах. Там, под Арсеналом, в полумраке ниш, находились три великие Оцепенелости - три махины, последние из чудодейственных машин, некогда наделенных чувствительностью благодаря Чарам их Возвышенных творцов. Теперь они стояли неподвижные, запыленные, в них невозможно было уловить признаков жизни, но они все еще производили впечатление и даже устрашали своей величиной, сложностью и загадочностью.

Первая из трех машин являла собой большой серебристый силуэт двухголового змея. Судя по ее конструкции, машина когда-то была подвижной и маневренной. Ее крупное и изящное тело, покрытое мелко выделанными чешуйками, имело восемнадцать длинных тонких ножек, лишенных суставов, которые изгибались и складывались, как проволока. Спереди и сзади тело сужалось, переходя в элегантную, продолговатую, состоявшую из нескольких частей шею, каждая из которых заканчивалась конической головкой с рыльцем. У этих серебряных хоботков на конце имелось неприметное круглое отверстие. Табличка, повешенная на одну из шей, гласила: "Заза".

Второе устройство удивительным образом напоминало насекомого: шесть суставчатых ножек, маленькая головка с усиками-антеннами и припавшее к земле овальное выпуклое тело, которое, если его отполировать, дало бы яркое свечение. Головку почти не было видно за двумя выступающими вперед фасеточными глазами золотого цвета. Глаза размером поменьше, словно алмазы, там и сям украшали тело. Золотая табличка, тоже аккуратно окруженная глазами, содержала выгравированную надпись: "Нану".

Третья машина, совсем не похожая на две первые, массивная, явно неподвижная, была чем-то вроде возвышающегося свинцового шкафа и по форме напоминала гроб, увенчанный немыслимым переплетением стержней, проволок, спиралей, стеклянных и металлических деталей в виде солнца с расходящимися лучами, и из всего этого, как большие черные рога, торчала пара прямых штырей, заостренных, как игла. Кто-то, набравшись храбрости, попытался открыть этот шкаф, но оказалось, что это не так просто. На железной табличке внизу устройства было написано: "Кокотта".