Виктор Эфер - Тайна старого дома (сборник)

Постоянное пребывание на людях среди суеты такого города, как Париж; не всегда спокойная, тихая жизнь не создают условий, в которых люди нагуливают себе жир и все это хоть какие нервы может расстроить. А он не всегда отличался крепкими нервами.

Долго он не слушал меня и все мои доводы шли на ветер. Он предлагал мне ехать вместе, но я не мог согласиться на это предложение. Я журналист, каждодневный кусок хлеба которого может быть обеспечен только там, где существуют большие газеты, где есть кипенье больших масс людей. Другое дело он. Он писатель, который может сидеть и писать где угодно, а одиночество, скажем, на морском побережье, где не снуют авто и в глаза не лезет свет реклам — может быть вдвойне полезно: и для расшатанной нервной системы и для творческой работы. Тем более, что мне было известно, что он заканчивал большой роман о гражданской войне в России, в которой мы оба участвовали.

Кто знает, может быть, эта работа и воспоминания, с какими она связана — и расшатали вконец нервы моего приятеля…

В конце концов он сам, очевидно, увидел, что должен послушаться моих советов. Он куда-то уехал, а через несколько дней зашел ко мне и заявил, что нашел подходящее местечко в Нормандии и скоро собирается поехать туда. Случилось так, что я имел в своем распоряжении несколько свободных дней. Мы поехали вместе: он, чтобы поселиться там на несколько месяцев лета, я, чтобы немножко освежиться и вернуться назад в новый Вавилон, который зовется Парижем.

Когда мы приехали на место назначения, то даже мне стало не по себе: такой глуши, такой заброшенности — я не представлял себе… Ни людей, ни построек кругом… Ничего… Лишь прибрежные скалы, хмурые и неприветливые; маленькие лесочки кое-где и все…

С полчаса мы шли берегом; наконец мой приятель остановился и протянул руку.

— Вот этот дом… Смотри, теперь ты можешь одобрить мой выбор…

Сначала я увидел лишь группу хаотично нагроможденных черных крутых скал; небо было в тучах; морская поверхность была такая же серая, как небо. Шел дождь. Красная, кровавая полоса на горизонте показывала место, где село солнце. Скоро и она исчезла и в ту же минуту огромная волна с грохотом разбилась о прибрежные камни, как будто вправду солнце упало в океан, как раскаленное железо в воду. Морские птицы пролетели в тумане, начался ветер.

Только тогда увидел я старый, почерневший каменный дом, как будто вылитый из скал, к которым он вплотную прилип. Выглядел он очень неприветливо. Мы снова пошли. Дорожка делалась все уже. Прибой усиливался и волны бешено кидались берег. Туман густел и в нем дом казался особенно зловещим. Мое первое впечатление, нужно правду сказать, было не в его пользу.

— Это ты окончательно решил поселиться в этом доме? — спросил я.

— Безусловно. Он мне нравится… Он такой романтичный и немного… страшный…

На следующий день я вернулся в Париж и забыл думать о доме.

Через две недели я получил от приятеля первое письмо. Казалось, он был доволен и видно было, что за это время его болезненно возбужденная нервная система пришла, до известной меры, в норму. Он ничего не писал, правда, о своем здоровье, но подробно описывал чудесные, суровые и дикие окрестности; сообщал о своей работе и интересовался тем, что делалось в Париже.

Прошло еще две недели — и пришло другое письмо. Начало было незначительно и я не нашел в нем ответа на вопросы, которые я задавал ему в своем письме о его нервах и здоровье. Дальше, после нескольких банальных фраз, стояло: «Правда, это необыкновенное место. Даже в жителях здешних есть что-то таинственное и, временами, они кажутся мне ненормальными. Я сам, лишь несколько часов тому, почувствовал какой-то болезненный трепет. Надо тебе сказать, что в моем кабинете есть двое дверей: одни на террасу, другие — куда-то во внутренние комнаты. Я никогда их не открывал, потому что они так скрипят, будто тебя кто ножом режет. Когда я позвал служанку сегодня, старуха вошла именно через эти двери и удивительно, что они открылись абсолютно тихо. Я, удивляясь, спросил: — Вы подмазали двери, Жермен? Она покачала головой: — Нет! — Почему же они не скрежещут? — Она пожала плечами: — Тут все бывает, — и прибавила, хотя раньше ничего сама мне не говорила: — Вы слыхали, что было сегодня ночью? — Я пристально посмотрел на нее; что-то было у нее в лице, что заставило меня сжать пальцы в кулаки… В эту ночь мне не спалось и я слышал звуки, похожие на удары молотком. Иногда звуки эти были так ясно слышны, что я направился в коридор, но там только завывал ветер. Я успокоил себя мыслями, что в старых домах постоянно что-то шелестит или шумит или шумит или стучит, а этому дому, наверное, не меньше чем 600–700 лет. Но меня удивило то, что именно сегодня ночью старуха не ночевала дома… Так откуда она могла знать о том, что было ночью? Я спросил у нее: — Каким образом вам известно, что было сегодня, если сегодня вас тут не было? — Она усмехнулась какою-то недоброй усмешкой и ответила: — Потому что вы очень бледны; те, кто слышит, как мертвецы забивают гвозди в свои гробы, всегда имеют такие лица… — Заметив, что я сделал непроизвольное движение, она спокойно добавила: — В старый дом являются привидения. Это всем известно. — Вспомни, дружище, свое впечатление от этого дома, прибавь еще эту колоритную старую ведьму, какие-то таинственные стуки ночью и ты поймешь, что почувствовал я во время этой беседы. Теперь, когда я пишу, я владею своими чувствами, как и всякий другой, но тогда!.. Теперь я понимаю, как суеверия залазят в людские души.

Других новостей нет. Мое здоровье не так хорошо, как хотелось бы, но ничего».

Прошел еще месяц, в течение которого писем было. Наконец получилось письмо, разорвав конверт которого, я удивился: в нем было несколько листков разного размера, покрытых иероглифами, в которых я не без труда узнал руку моего приятеля, и вообще едва мог их прочитать. Удивила меня дата: письмо было от 8-го, а сегодня было 30-е. Я недолго на этом останавливался и прочитал:

«Любимый друг, не знаю, когда ты получишь это письмо и вообще получишь ли, но должен писать сегодня, ибо не уверен, что завтра на это хватит сил.

Два месяца я здесь живу и два месяца в этом проклятом доме происходят удивительные вещи. Сначала я старался не обращать на них внимания, объясняя все своими нервами, впечатлением немного романтического места и всего окружающего; старался быть благоразумнее местных жителей, темных и неразумных, которые только боятся и ничего не анализируют. Но скоро мне пришлось оставить свою гордость и перестать объяснять свой страх нервами… Я в здравом уме, но скажу тебе: в доме творятся удивительные дела!

Я уже писал тебе про таинственный стук, который я слышал вскоре после моего приезда. Его я слышал не один раз; позднее бывало, что слышал его яснее. И вот, один раз — я услышал его особенно ясно… Я открыл двери — никого… Прислушался. Часы пробили десять. Послышались три удара и, мгновенно, в темноте вспыхнул свет… Я не знал, что это такое: или молния, или луч луны? Мне недолго пришлось размышлять: вновь послышалось несколько ударов. Мне показалось, что они повторяются через равные промежутки времени. Я стал считать про себя. 1, 2, 3, 4… 10… 20… 25… Когда я досчитал до 30, сухой, короткий треск нарушил тишину и передо мною вспыхнула молния. Я остолбенел. Так и продолжалось: удар — тишина; удар — молния… Снова тишина… Снова удар. Наконец звуки начали, как будто, слабеть. Часы пробили половину. Все стихло.