Вячеслав Куликовский - В дни торжества сатаны

— Мистер Гарвей, можно вас попросить на пять минут в ваш кабинет? Простите, что прерываю вашу игру, господа, — прибавила она, обращаясь к моим партнерам.

Я тоже извинился, встал и, пропустив вперед миссис Стивенс, пошел в кабинет.

— Мисс Мэри просила передать вам вот это…

Она вынула из-за корсажа большой, сложенный вдвое конверт.

— Что это такое? — изумился я.

— Право, не знаю. Она просила вас прочесть. По-видимому это секрет от мистера Джорджа.

Я ничего не понимал. Я даже смутился. Что за интимность?

— Почему вы думаете, что это секрет? — спросил я, немного придя в себя.

— Потому, что… Ну, вот послушайте. Когда я постучала в дверь мисс Мэри, мне ответил ее голос. Я вошла в комнату и хотела уже спросить, как ее здоровье, как вдруг она выхватила из-под матраца вот этот самый пакет и шепотом быстро-быстро проговорила:

— Ради Бога, спрячьте это за корсаж. Скорее, чтобы не видел брат. Умоляю вас. И передайте мистеру Гарвею. Просите его прочесть и…

Мисс Мэри не успела закончить фразы. Дверь отворилась и в комнату вошел мистер Джордж. Увидев меня, он чрезвычайно изумился.

— Ах, это вы, миссис Стивенс? — Вот не ожидал. Мне как раз пришлось оставить на полчаса сестру и я очень беспокоился, не надо ли ей чего? Вы давно здесь?

Он был, как всегда, любезен, но мне показалось, что в голосе его сквозит недовольство.

— Я едва успела закрыть за собою дверь, — ответила я.

Он сделался еще любезнее, зажег свет и принялся весело болтать. Мисс Мэри участвовала в разговоре мало. Она казалась утомленной и, видимо, чувствовала себя неважно. Пристально вглядевшись в ее лицо, я поняла причину неудовольствия мистера Джорджа: он боялся, очевидно, что мой визит утомит его больную сестру. Я поспешила проститься и пришла сюда.

— Очень вам благодарен, дорогой друг, — сказал я. — Я догадываюсь, что в этом пакете.

— Догадываетесь?

— Да. Я просил как то мисс Мэри описать мне по возможности подробнее ход событий в первое полугодие после переворота. Для записок, которые я составляю, у меня не хватает очень многих сведений.

Я прощупал пакет и вскрыл его.

— Конечно, я не ошибся, миссис Стивенс. Здесь тетрадь — видите?

— Но почему же это передано так секретно? — слегка недоверчиво спросила моя собеседница.

— Мистер Джордж питает такое отвращение к политике, что строго запрещает своей сестре говорить о ней, не только что писать. А его авторитет у мисс Мэри очень велик — вы не могли этого не заметить.

— Конечно, заметила, — живо воскликнула миссис Стивенс. — Мистер Джордж — очень строгий брат. Ну, теперь мне все понятно. Не буду больше мешать вам. До свидания.

И она вышла.

Увы, если все было понятным миссис Стивенс, то должен признаться откровенно, что я ровно ничего не понимал. Расправив сложенную вдвое тетрадь и развернув ее, я увидел, что она содержала ряд отдельных датированных записей. По-видимому, это был дневник. И, судя по почерку, он мог быть дневником только мисс Мэри.

Зачем она прислала его? Зачем просила прочесть? И почему это такая тайна от Джорджа?

Ничего не понимаю. Решительно ничего.

Я сунул тетрадку в маленький висячий шкафчик, запер его, положил ключ в карман и вернулся к ожидавшим меня друзьям.

— Когда все разойдутся, примусь за чтение, — подумал я, разбирая карты.

У меня есть одна привычка, которою я втайне всегда очень гордился. Это привычка — никогда не заниматься двумя или несколькими делами сразу. И думать только о том деле, которое является очередным для данного момента. Сейчас таким делом была игра в бридж. И я думал только о картах и о правильности ходов.

Не потому, чтобы содержание дневника любимой мною женщины не интересовало меня. Далеко нет. Но я никогда не меняю без достаточно серьезных оснований своих решений и составленного заранее плана распределения времени. Дневник — не спешное письмо. Будет ли он прочитан несколькими часами раньше или позже — ничто от этого не изменится.

Дневник очень интриговал меня. Но не мог же я, выйдя с тетрадкой в руках из кабинета, объявить моим партнерам: — Друзья мои, идите спать. У меня оказалось кое-что поинтереснее, чем ваше общество и игра в бридж.

Возможно, что на континенте в среде нового «лучшего общества» принято теперь такое обращение с заранее приглашенными гостями. Но я человек старых понятий. Да, старых. Поэтому, простившись с миссис Стивенс, я вернулся к карточному столу и, извинившись еще раз, сел на свое место.

Около трех часов ночи, сыграв последний роббер, мы встали из-за стола, вышли на воздух и еще несколько минут постояли у дверей, куря сигары и лениво перебрасываясь незначащими фразами.

Проследив глазами удаляющиеся фигуры моих гостей, я спустился вниз и прошел прямо в кабинет. В голове у меня слегка шумело и немного клонило ко сну.

На одно мгновение у меня явилось желание отложить чтение дневника до завтра. Но я сейчас же прогнал эту мысль.

Я твердо уверен, что решение прочитать записки мисс Мэри немедленно было мне внушено моим ангелом-хранителем.

Даже сейчас я положительно замираю от ужаса при мысли, что было бы, если бы я отложил чтение до утра. Благодарение Небу — я не сделал этого. Я начал читать поздно, очень поздно, но не слишком.

С того именно момента, когда я раскрыл тетрадь, мне и стало казаться, что мой мозг охвачен бредовым пароксизмом. Впрочем, нижеследующие строки моих записок являются точной копией дневника мисс Мэри. Я пропустил лишь несколько первых страниц его, содержащих заметки о катастрофе с пароходом. Сами по себе эти заметки не лишены интереса, но, строго говоря, прямого отношения к дальнейшим событиям не имеют.

Первая заинтересовавшая меня запись относится к 24-му июля.

24 июля 19.. — года.

Остров «Старого Мира».

Уже три дня, как я и Жорж на острове «Старого Мира». Я не совсем еще оправилась от ужасного потрясения, явившегося результатом нашей морской катастрофы. Однако силы мои быстро восстанавливаются и думаю, что завтра или послезавтра я буду совсем здорова. Иначе не может и быть: после всех кошмаров и ужасов, перенесенных мною в течение последних двух лет, после невероятной атмосферы кровавого безумия, насилий, убийств и всеобщего помешательства, я совершенно неожиданно и поистине чудесным образом очутилась в старой, привычной, дорогой моему сердцу обстановке. Даже не верится.

Не верится, что в том всеобщем сумасшедшем доме, в который обратился уже несколько лет назад весь мир, остается еще уголок земли, не пораженный микробом страшной болезни. Что в этом уголке живут люди, не пылающие друг к другу ненавистью, не занимающиеся братоубийством, предательством, шпионажем и гнусными доносами; что здесь нет ни угнетаемых, ни угнетателей, ни палачей, ни жертв; что каждый из обитателей этого острова — человек, а не дикое животное, думающее или о том, чтобы набить свой желудок, или о том, чтобы выискать предлог для отправления на тот свет как можно большего количества ни в чем неповинных людей.