Виктор Гончаров - Под солнцем тропиков. День Ромэна

— Ну, — сурово кинул он дикарю, — вставай, трусина. Я его прогнал, этого чудака хохлатого.

На бодрую речь неустрашимого товарища Дой-на поднял от земли посеревшее лицо и залопотал, горячо оправдываясь.

В эту ночь больше никто их не беспокоил, кроме холода, которого Петька не мог прогнать, так как спички его отсырели.

Утром с первыми проблесками света приятели двинулись дальше. «Смеющийся Джек», ночевавший где-то поблизости, опять приветствовал их раскатистым хохотом, забравшись на капустную пальму. Но в этот раз он ни на кого не нагнал страха. Даже Дой-на хохотал в ответ, а Петька запустил в «Джека» комом земли.

По дороге дикарь то и дело нагибался, срывая цветки и зеленые початки или выдергивая из земли все растение, ради его корня. И цветки, и початки, и корни стремглав летели в его бездонный желудок. Петька, давно прислушивавшийся к унылой музыке внутри себя, пытался во всем подражать дикарю. Но цветки казались ему приторно сладкими, початки — вяжуще-кислыми, корни — горькими. Есть их он не мог, несмотря на откровенный голод.

Когда их тропинка проходила мимо капустной пальмы, дикарь, выразительно улыбнувшись Петьке, остановился. Он повел взглядом по длине всего дерева и задержался на зеленых кистях под самой кроной.

— Неужели полезет? — испугался Петька. Пальма была около 40 метров высоты и до самой верхушки не имела ни одного сучка. Ее ствол — в обхвате два хороших телеграфных столба — был покрыт в нижних двух третях серой шероховатой корой и гладкой зеленой — в верхней трети.

Неприступность дерева не смущала Дой-ну. Он снял с себя травяной поясок, который после некоторых манипуляций с ним оказался веревочкой длиной больше двух метров. Этой веревочкой Дой-на опоясал дерево, захватив концы в руки. Высоко подбросив руки вместе с пояском, он уперся подошвами ног в кору дерева и, быстро перебирая ногами, полез по стволу вверх, туловищем вися в воздухе: Когда туловище приняло почти горизонтальное положение, он осторожно передвинул поясок выше и снова заработал ногами. Так, попеременно, то взбрасывая поясок, то переступая ногами, он подобрался к верхней трети пальмы, имевшей нежную зеленую кору. Здесь веревочка-поясок могла соскользнуть, не задерживаясь на гладкой коре, и Дой-на легко обошелся без нее. Отсюда ствол значительно утончался. Обхватив его ногами и повесив веревочку на шею, он пополз вверх самым обыкновенным способом, каким пользуются все ребятишки в мире, карабкаясь на тонкие березы или на гимнастические шесты. Пальма гнулась в дугу под его тяжестью. У Петьки вчуже замирало дыхание.

Скоро на землю полетели сочные зеленые кисти. То были цветочные почки капустной пальмы. Вслед за ними соскользнул вниз ликующий Дой-на. Он нисколько не хотел удерживаться от хвастовства, — излишняя скромность была ему чужда. К сожалению, Петька не понимал его хвастливых речей, что не помешало ему ответить на них парой теплых слов.

— Ах ты, крокодилище-крокодил! — воскликнул он тоном похвалы и изумления.

— Лёкодиль… — повторил Дой-на и удовлетворенно закивал головой.

С последними словами он выплюнул изо рта двух жирных розовых гусениц и самоотверженно передал их Петьке для съедения. Петька взял гусениц и, недолго думая, раздавил их ногой. Это был варварский поступок, совершенный в оторопелости. Дикарь вытянул лицо, засверкал глазами и обнаружил желание крупно разругаться. Но Петька пресек это желание в корне, торжественно заявив, что крокодилам не следует выходить из себя, так как раздражение портит пищеварение.

— Лёкодиль… пищрение… — подумав, согласился Дой-на. Затем, отделив половину капустных гроздей для себя, другую половину он отдал Петьке.

Этот сорт пищи пионеру более пришелся по душе. Грозди вкусом своим напоминали ему те самые яблочки с далекого пустыря, от которых, когда их ешь, невольно зажмуриваешься.

Подкрепившись, приятели тронулись далее.

Где эвкалипты из великой семьи своей выдаются яркой, сметанного цвета корой и непролазно, непроходимо стоят заросли австралийского «чайного дерева», где благородный мирт со снежно-восковыми цветками распространяет кругом пряный аромат, где по белому речному песку растыканы редко гигантские деревья-бутылки, — там, в маловодной Австралии, ищи воду, ибо где нет ее, где подпочва лишена влаги, эти диковинные и чудесные деревья не растут.

И вот — такая местность. Широкое и глубокое русло некогда многоводной реки. Ныне, вместо реки, игривая речушка змеится в ярких зеленях. Но почва кругом пропитана влагой — память о бурном весеннем половодьи, когда вместо змеистой речушки мчался грозный поток.

Теперь на белом искристом песке спокойно красуются мирты, торчат там и здесь деревья-бутылки и зеленым сплошным барьером заполняют все промежутки «чайные деревья». Это в русле. А по высоким берегам расположились каймой красавцы-эвкалипты, с белой кожей и голубовато-серой листвой. Их трехобхватные стволы с далекого расстояния сливаются вместе и кажутся богатырским частоколом, замыкающим русло с обеих сторон. Вверху же, в знойном небе, перпендикуляром к земле, колдует ослепительным огнем тропическое австралийское солнце.

Таков растительный мир в этом сказочном уголке, в этом веселом оазисе, зеленой лентой упавшем на необозримую гладь унылых пустынь. А мир животных? Королевские тигры, ягуары и леопарды, таящиеся в зарослях у реки; вертлявые обезьяны на ветках дерев; быть может, слоны, антилопы и зубры возникли уже в виде заманчивых образов в воображении читателя. Его разочарую я. Хищников нет в Австралии, за исключением одичавшей собаки динго. Нет обезьян, слонов, антилоп и зубров. Австралийская фауна оригинальна, но очень бедна. Здесь водятся животные, давным-давно вымершие в других частях света. Самым крупным из них является кенгуру, рост которой в сидячем положении достигает роста человека. Самым оригинальным — утконос, с которым нашему приятелю Петьке уже довелось столкнуться. Еще замечательны: ехидна или колючий муравьед, несущий яйца, как птица, и вынашивающий их в кожной сумке на животе; австралийский медведь — безобидный тупой карапузик, живущий на деревьях; летучие лисицы и мыши; кенгуру-крыса — настоящий карлик. Все это — животные сумчатые, животные, остановившиеся в своем развитии в те незапамятные времена, когда человек в образе человекоподобной обезьяны лазил по деревьям, в трудных местах помогая себе хвостом.

Но и этих животных не видно в благодатном русле реки, не видно потому, что образ жизни их — преимущественно ночной. Лишь мир пернатых, которыми славится Австралия, представлен здесь достаточно полно.