Жюль Верн - Том 1. Пять недель на воздушном шаре. С Земли на Луну. Вокруг Луны

А отступать невозможно. Надо двигаться вперед во что бы то ни стало. Доктор только об этом и думал. Он жаждал бури, которая промчала бы их над этой пустыней, но, увы, на небе не было видно ни единого облачка. За этот день «Виктория» не пролетела и тридцати миль.

Если бы хоть воды было достаточно, но ее оставалось всего–навсего три галлона. Фергюссон выделил один из этих галлонов для утоления невыносимой жажды, вызываемой палящим зноем — было уже девяносто градусов [25] Здесь и дальше температура указывается по шкале Фаренгейта, по которой t° таяния льда равна +32°, а кипения воды - +212. , — а два оставил для питания горелки. Они могли дать только четыреста восемьдесят кубических футов газа, а горелка расходовала около девяти кубических футов в час. Значит, воды может хватить только на пятьдесят четыре часа полета. Это было точное и непререкаемое математическое вычисление.

— Всего пятьдесят четыре часа! — заявил доктор своим товарищам. — Но из боязни пропустить какой–нибудь ручеек, источник или хотя бы лужу я твердо решил не летать ночью, поэтому в нашем распоряжении есть еще три с половиной дня, и вот за это время нам совершенно необходимо раздобыть воду. Считаю своим долгом предупредить вас об этом. Я оставил для питья лишь один галлон воды, и нам надо очень скупо ее расходовать.

— Что ж, выдавай нам порции, — отозвался охотник. — А отчаиваться еще рано: ведь, по твоим словам, у нас в запасе три о половиной дня, не так ли?

— Совершенно верно, дорогой мой Дик.

— Тогда не будем вздыхать и жаловаться: это нам не поможет, а за три дня мы успеем что–нибудь придумать. Теперь же будем смотреть в оба.

За ужином воды было отмерено каждому очень немного, зато в грог пришлось влить побольше водки: но ее надо было остерегаться, она не столько освежала, сколько вызывала жажду.

«Виктория» провела ночь в огромной котловине, находящейся всего на восьмистах футах над уровнем моря. Это обстоятельство пробудило в докторе некоторую надежду; тут ему вспомнились гипотезы географов относительно того, что в центре Африки есть огромное водное пространство. Но даже если действительно такое озеро и существует, то до него нужно добраться, а в воздухе, увы, продолжала царить полнейшая тишина.

После тихой ночи с ее великолепным богатством звезд наступил такой же тихий, без малейшего ветерка, день. С самого раннего утра солнце стало палить нестерпимо, и температура поднялась страшно высоко. Уже в пять часов утра доктор дал сигнал к отправлению, но в тяжелом, как свинец, воздухе «Виктория» долго еще оставалась неподвижной. Фергюссон мог бы избежать этой палящей жары, поднявшись в верхние слои воздуха, но для этого пришлось бы израсходовать довольно много воды, что было теперь совершенно немыслимым. Доктор ограничился тем, что держался на высоте ста футов, и легкий, едва заметный ветерок потихоньку нес их к западу.

Завтрак состоял из небольшого количества мясных консервов и пеммикана. До полудня «Виктория» едва пролетела несколько миль.

— Что же делать? Мы не можем двигаться быстрее, — заметил доктор, — ведь не мы же командуем ветром, а он нами.

— Да, дорогой Самуэль, как бы теперь нам пригодился двигатель!

— Без сомнения, Дик, если бы только для него не требовалось воды. В противном же случае наше положение было бы нисколько не лучше. Да вообще до сих пор, к сожалению, не изобретен еще двигатель для воздушного шара. Воздухоплавание находится пока в том самом положении, в каком пребывало судоходство до изобретения парового двигателя. Ведь потребовалось же целых шесть тысяч лет для изобретения пароходных колес с лопастями и архимедовым винтом. Так что и нам, аэронавтам, ждать, видно, придется еще немало.

— Проклятая жара! — воскликнул Джо, утирая пот со лба.

— Будь только у нас вода, эта жара даже оказала бы нам услугу, — заметил Фергюссон. — Она ведь расширяет водород, и потому горелка не нуждалась бы в таком сильном пламени. Но, правда, будь у нас достаточное количество воды, нам не надо было бы так дрожать над нею. Ах, проклятый дикарь, из–за него мы лишились целого ящика драгоценной жидкости!

— Ты же не жалеешь о том, что сделал, Самуэль?

— Нет, Дик. Разве можно жалеть о том, что мы избавили этого несчастного от ужасной смерти. Но, что говорить, те сто фунтов воды, которые нам пришлось выбросить, были бы нам теперь очень кстати. Это верных двенадцать, тринадцать дней пути, а за такое время мы, конечно, перебрались бы через Сахару.

— Но сделали ли мы хоть полпути? — спросил Джо.

— По расстоянию — да, но по времени, если ветер не усилится, далеко не сделали половины нашего путешествия. Ветер же, к несчастью, все слабеет.

— Ну, сэр, нам нельзя жаловаться, — вмешался Джо, — до сих пор мы удачно выходили из затруднений, и как бы там ни было, а отчаиваться я не могу. Воду мы непременно найдем, поверьте моему слову.

Между тем местность с каждой милей все понижалась и понижалась. Отроги золотоносных гор понемногу совсем исчезали; это были как бы последние взлеты истощившей свои силы природы. Вместо мощных деревьев, росших на востоке, здесь попадалась, да и то кое–где, жалкая трава; несколько полосок чахлой зелени с трудом боролись против надвигавшихся песков. Громадные скалы, скатившиеся с отдаленных вершин, превращались при падении сначала в острые осколки, потом в песок и, наконец, в мельчайшую пыль.

— Вот это именно та Африка, Джо, какой ты представлял ее себе, — начал доктор, — и я ведь был прав, когда говорил тебе: «Подожди!»

— Да что ж, сэр, — отозвался Джо, — оно же и понятно: жара и песок. Было бы глупо ждать чего–нибудь другого от такой страны. Я, по правде сказать, не особенно доверял вашим африканским лесам и полям, — смеясь, добавил он. — Действительно, это была бы бессмыслица: стоило ли в самом деле забираться в такую даль, чтобы опять увидеть английскую деревню. Признаться, я только теперь чувствую, что нахожусь в Африке, и ничего не имею против того, чтобы немного испробовать ее на себе.

Под вечер Фергюссон убедился, что в этот знойный день они едва пролетели двадцать миль. Когда солнце скрылось за резко очерченным горизонтом, над нашими путниками нависла душная тьма…

Следующий день был четверг, 1 мая. Дни шли один за другим с отчаянной монотонностью. Каждое утро совершенно походило на предыдущее; в сегодняшний полдень, так же как и вчера, изливались на землю отвесные палящие лучи. Так же спускалась «а землю ночь, хранившая в своем темном ложе запас жары, наследие дня. Едва–едва заметный ветерок напоминал дыхание умирающего и, казалось, каждую минуту был готов совсем замереть.

В этом тяжелом положении Фергюссон не падал духом. Как человек закаленный, он сохранял спокойствие и хладнокровие. С подзорной трубой в руках он пытливо всматривался в горизонт. Уходили последние холмы, исчезали всякие следы растительности. Пред ним простиралась необъятная пустыня Сахара…