Жюль Верн - Том 11. Властелин мира. Драма в Лифляндии. В погоне за метеором

Чемодан, который Ксирдаль в конце концов вытащил на свет божий, некогда был оклеен холстом. Лохмотья, прилипшие к картонному каркасу чемодана, можно было разглядеть и сейчас. Что касается ремней, то их существование в прошлом представляло некоторую вероятность, но утверждать это было трудно, так как от них не осталось ни малейшего следа.

Зефирен Ксирдаль, раскрыв чемодан, вытащенный им на середину комнаты, задумался, уставившись на его пустые отделения. Что же сюда уложить?

«Только самое необходимое! - твердил он самому себе. - Нужно, следовательно, действовать методично и произвести тщательный отбор».

Следуя такому принципу, он прежде всего положил на дно чемодана три башмака. Позже ему пришлось горько пожалеть о том, что из трех башмаков один, по несчастной случайности, оказался ботинком на пуговицах, другой - полуботинком на шнуровке, а третий - просто мягкой туфлей. Но в данную минуту это не представляло особых неудобств, и целый угол чемодана был заполнен. А это уже хорошо.

Уложив обувь, Зефирен Ксирдаль почувствовал усталость и отер лоб. Затем он снова предался своим мыслям.

В результате глубоких размышлений он смутно осознал свою неполноценность в искусстве укладывать дорожные вещи. Потеряв, наконец, надежду добиться успеха, Ксирдаль, применяя общепринятый метод, решил действовать по вдохновению.

Он шарил в ящиках и в груде всякого платья, извлекая оттуда предметы своего гардероба. Через несколько минут куча самых разнообразных вещей переполнила одно отделение чемодана. Возможно, что другое отделение осталось пустым, о чем Зефирен Ксирдаль даже и не догадывался. Поэтому оказалось необходимым решительным ударом каблука примять груз, наполнивший первое отделение, каковым действием и была достигнута известная согласованность между содержимым и содержащим.

В заключение чемодан был охвачен крепкой веревкой, связанной целой серией таких замысловатых узлов, что сам изобретатель узлов впоследствии оказался неспособным их распутать. Покончив с этой последней операцией, ученый муж с горделивым удовлетворением поглядел на плод своих трудов.

Оставалось только отправиться на вокзал. Зефирен Ксирдаль был, как уже известно, неутомимым ходоком. Все же нечего было и думать доставить на вокзал при пешем способе передвижения машину, телескоп и чемодан. Вот так задача!

Нужно предположить, что Ксирдаль в конце концов открыл бы, что в Париже существуют фиакры. Но судьба избавила его от такого тяжкого умственного напряжения: на пороге неожиданно появился господин Лекёр.

- Ну как, Зефирен? - спросил он. - Ты готов?

- Я ждал вас, сами видите! - с полной искренностью ответил Ксирдаль, который на самом-то деле совершенно забыл о том, что крестный собирался поехать с ним.

- Тогда - идем! - сказал господин Лекёр. - Сколько у тебя мест?

- Три: машина, телескоп и чемодан.

- Одно дай мне, а остальное снеси вниз сам. Моя карета ждет у подъезда.

- Какая удачная мысль! - с восхищением заметил Зефирен Ксирдаль, запирая за собою дверь квартиры.

С тех пор как мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон допустили ошибку, за которую так резко отчитал их И. Б. К. Лоуэнталь (а за этой первой неудачей последовал унизительный провал на Международной конференции), жизнь потеряла для них свою радужную окраску. Забытые, отодвинутые в ряды «прочих» граждан, они не могли переварить равнодушие публики после того, как познали упоительную прелесть славы.

В разговорах с последними, не изменившими им поклонниками они в резких выражениях клеймили ослепление толпы и, не скупясь на аргументы, защищались от нападок. Если даже и считать, что они ошиблись, следует ли ставить им в вину их ошибку? А разве их строгий критик, ученый И. Б. К. Лоуэнталь, не ошибся так же, как и они? Разве не пришлось ему во всеуслышание признаться в своем неведении? Не вытекало ли из этого, что их болид - какой-то исключительный, необыкновенный? Не была ли при таких условиях ошибка возможной и простительной?

- Разумеется! - подтверждали оставшиеся приверженцы.

Что же касается Международной конференции, то можно ли было представить себе нечто более возмутительное, чем ее постановление? Конференция стремится оградить порядок финансовых взаимоотношений в мире, - пусть так. Но как смела она отрицать права того, кто открыл метеор? Не могло разве случиться, что о болиде никому не было бы известно и, если ему суждено было упасть в конце концов на Землю, то не будь этого «первооткрывателя», никто не предсказал бы его падения и не привлек бы к нему внимания всего мира.

- И это я открыл его! - решительно утверждал мистер Форсайт.

- Я открыл его! - со своей стороны, с неменьшей энергией заявлял доктор Гьюдельсон.

- Разумеется, - твердили еще не изменившие приверженцы.

Как ни приятны были обоим астрономам эти одобрительные возгласы, они все же не могли заменить восторженных кликов толпы. Но так как было физически невозможно убедить по очереди всех встречных на улице, обоим астрономам приходилось довольствоваться скромным фимиамом, который курили им все более редкие почитатели.

Пережитые неудачи не умерили их пыла. Даже наоборот. Чем резче оспаривались их права на болид, тем упорнее они эти права защищали. Чем отрицательнее относились к их притязаниям, тем убежденнее каждый из них отстаивал свои права единоличного и полного собственника.

При таких условиях нечего было надеяться на примирение. Поэтому о нем и не заикались. С каждым днем все глубже становилась пропасть, разделявшая несчастных жениха и невесту.

Форсайт и Гьюдельсон громогласно заявляли о своем намерении до последнего вздоха протестовать против ограбления, жертвами которого они себя считали, и исчерпать все возможности, чтобы добиться справедливого судебного решения. Итак, предстояло любопытное зрелище: на одной стороне мистер Форсайт, на другой - доктор Гьюдельсон, а против них - весь мир. Грандиозный процесс, нечего сказать... если только удастся найти суд, который сочтет себя «компетентным».

Пока что прежние друзья, ставшие злейшими врагами, совершенно перестали выходить из дому. Одинокие и мрачные, они проводили почти все время один - на верхушке своей башни, другой - на площадке мезонина. Отсюда они могли следить за метеором, похитившим их здравый смысл, и по нескольку раз в день убеждаться, что он продолжает чертить светящуюся дугу по синеве небосвода. Только изредка спускались они с этих высот, где по крайней мере были защищены от своего ближайшего окружения. Открытая неприязнь близких вливала дополнительную горечь в горькую чашу, которую, как им казалось, их принуждали испить.