Евгения Лопес - Черная дыра (книга 2)

– Но если я закрою дверь, господин Веланда не сможет сюда попасть, – недоуменно приподняла брови Айзук.

– Ну да, – подтвердила Гела.

Айзук внимательно посмотрела на нее.

– Что-то случилось?

– Нет, ничего. Это просто на всякий случай.

– Ну что ж, – пожала плечами Айзук. – Конечно, закрою.

Через пару часов Веланда, немного придя в себя, почувствовал, что необходимо все-таки поговорить с Гелой: попросить прощения… Он отправился на кухню, а затем, с подносом в руках, в ее каюту, и наткнулся на закрытую дверь.

– Гела, – позвал он. – Это я. Нам надо поговорить, пожалуйста. Я хочу извиниться…

– Не сейчас, – раздался из-за двери ее голос. – Позже.

– А еще я принес тебе завтрак. Тебе надо поесть.

– Я пока не голодна.

Он поставил поднос на пол и сам сел рядом с ним, обхватив голову руками.

– Гела, я очень виноват, не сдержался. Этого больше никогда не повторится. Пожалуйста, открой, мы просто поговорим.

– Веланда, иди к себе. Мы поговорим когда-нибудь, но не сейчас. Сейчас я пока не в состоянии. Правда… Иди к себе.

Он поднялся и медленно побрел в свою каюту.

Утром четвертого дня полета Алан пришел на завтрак в обычном мрачном настроении. Там уже были Хадкор и Дайо. Айзук опаздывала.

– А где же госпожа доктор? – поинтересовался вергиец.

– Не знаю, – в голосе Дайо скользнула тревожная нотка.

– Я здесь, – дверь распахнулась, и девушка появилась в столовой. Она сияла от счастья. – Я навещала принцессу. У нее ночью был кризис. Так вот, она очнулась! Пришла в сознание… Слава звездам!

Из всей присутствовавшей компании Айзук могла на радостях обнять только Алана, что она и сделала. Алан несказанно обрадовался известию; несколько дней пугающей неизвестности наконец разрешились хорошей новостью. На лице Хадкора он прочитал нескрываемое облегчение; Дайо сдержанно улыбнулся: в точности так, как и полагалось вергийскому аристократу.

– Теперь уже Гела будет только выздоравливать, – весело сказала Айзук, усаживаясь на свое место. – Инфекцию мы победили. Я, конечно, была уверена, что все закончится благополучно, но все же, откровенно говоря, нервничала. Но теперь уже самое страшное позади… Слава звездам!

Хадкор высокомерно усмехнулся.

– А что, атонцы обожают принцессу так же самозабвенно, как и принца?

– Это Вы о чем? – нахмурилась Айзук.

– Ну, у вас ведь там культ личности вашего принца, особенно после того, как он чуть не погиб.

Айзук отложила вилку.

– Вообще-то не просто чуть не погиб, а чуть не погиб, спасая людей, и вергийев среди них, между прочим, тоже… А вот Вы могли бы отдать жизнь за свой народ?

– Еще чего, – Хадкор передернул плечами. – Она у меня одна.

– У него тоже одна… И не надо обижать атонцев. Культ личности возможен только у нецивилизованных народов, а атонцы – цивилизованные. Никакого культа нет, а есть уважение и уверенность, что для нашего правителя самое важное – не его личные амбиции, а благополучие народа. В отличие от многих других правителей…

– Цивилизованные? Так что ж вы до сих пор живете с монархией – самой устаревшей формой правления?

– А разве имеет значение, как называется руководитель – король, президент или как-то еще? На самом деле значение имеет только его отношение к людям. Атонские короли традиционно ставят для себя интересы народа на первое место. Они живут и работают для народа, они ответственны за благоденствие нации в целом и каждого отдельного человека в частности, и считают такую работу своей первейшей обязанностью. И Рилонда такой же – он просто вкладывает в развитие и процветание родной планеты все свои силы и делает это искренне, поэтому и пользуется заслуженным уважением. А если какой-нибудь властитель относится к собственному народу презрительно, считает его толпой, не заслуживающей внимания и помехой для реализации личных интересов… Ну что ж, на уважение он вряд ли сможет рассчитывать.

– Но атонцы лишены возможности выбирать своего правителя, – вступил в разговор Дайо. – Тогда как при демократии президент – избранник народного большинства.

Айзук наклонила голову набок, и, прищурившись, посмотрела на него.

– Я вас умоляю. Избранник народного большинства? А может быть, ставленник кучки нескольких господ с толстыми кошельками и персональными планами, в которых народу отводится место бессловесной черни? И при этом, повторюсь, я вовсе не утверждаю, что демократия – плохой общественный строй. Ведь в президентском кресле теоретически вполне может оказаться порядочный, ответственный и благородный человек, вот только фактически вергийцам почему-то не очень с этим везет…

– То есть Вы утверждаете, что господин Данхар – непорядочный и безответственный руководитель? – уточнил Дайо. – Но какое право вы имеете на такие обвинения, если даже не живете на Верге?

– А я смотрю и читаю новости. У вас там сейчас очень сложная обстановка. Не для того ли господину Президенту понадобилась Декстра, чтобы отвлечь на нее внимание избирателей?

– Захватывать планету, которая не принадлежит ему ни по какому праву, не вступая в переговоры, не считаясь с намерениями других государств – вот где настоящая дикость и нецивилизованность, – добавил Алан.

– Я вижу, дискуссия плавно перетекла в область межпланетных отношений, – заметил Хадкор. – Оставим эту сферу политикам и дипломатам. А что касается обстановки на Верге – ничего необычного нет. Народ всегда не любит власть.

– Народ не любит власть тогда, когда власть не любит народ, – афористически изрекла Айзук.

Дайо улыбнулся.

– Если речь заходит о принце, господа атонцы становятся столь эмоциональны, что переспорить их невозможно.

– Поэтому мы не будем и пытаться, – подытожил Хадкор, поднимаясь. – Я очень рад выздоровлению принцессы. Всем приятного аппетита. – Он жестом подозвал к себе метрдотеля и обратился к нему. – Ужинать сегодня я буду у Эниты. К семи вечера накроете в ее каюте.

Распорядитель покорно кивнул. А у Алана замерло, заледенело сердце; руки непроизвольно сжались в кулаки. Он поскорей спрятал их под стол и уткнулся взглядом в тарелку, чтобы никто не заметил вспыхнувшей в нем ненависти…

Прошли еще два дня. Алан считал часы до прибытия на Ном; каждый сдвиг минутной стрелки отзывался в нем острым, пронзительным уколом; он словно оцепенел, внутренне застыл, боясь чувствовать, боясь дышать. Все необходимые действия, в том числе и в капитанской рубке, он совершал автоматически, словно робот, без мыслей, без ответных реакций; только в таком состоянии боль чуть-чуть утихала, переставая терзать, беспощадно изводить его. Перед внутренним взором непрерывно маячил воображаемый циферблат, мешающий видеть и ощущать реальность, однако служивший защитой, помогающей выжить. И лишь тот факт, что время не остановить и корабль с его течением неумолимо приближается к Ному, невесомо, эфемерно, где-то в глубинах подсознания осязаемый им, еще позволял ему существовать…