Виталий Забирко - Все пули мимо

Посмотрел внимательно Сашок в лицо трупа и сплюнул брезгливо.

- Не подставляй ближнего своего, ибо ближний грохнет тебя и возрадуется ехидно... - назидательно, словно над холмиком могильным, говорит он и обратно носком туфли труп переворачивает.

Тем временем Бонза в себя приходить начинает. Медленно из кресла поднимается, а в груди у него клекочет, что у орла горного, но сам больше на индюка ощипанного похож. Особенно мордой - вся лилово-красными пятнами.

- Да не тужься, а то обделаешься, - развязно бросаю ему. - Сиди, пока разрешаю.

Оседает Бонза в кресло камерой проколотой, но, похоже, понемногу оклемывается, дар речи обретает. Честное слово, не узнаю его. То ли он поглупел вдруг в один момент, то ли до сих пор умным прикидывался, а я раскусить не мог.

- Спасибо, ребята, - хрипит, - что меня от этого упыря поганого избавили...

Право слово, у меня от заявления такого челюсть отпадает. Во даёт ему, как понимаю, родную мамочку замочить, что пальцем в носу поковыряться. От наглости столь неприкрытой дымом сигаретным давлюсь, перхаю и в Бонзу со злости окурок щелчком бросаю. Хотел в морду попасть, но не долетел окурок, на ковёр шлёпнулся. А жаль...

У Сашка тоже брови на лоб лезут, но он с собой быстро справляется, деловой вид на лицо напускает, к столу подходит и на столешницу взгромождается.

- Мы так и подумали, - говорит воодушевлёно, - но работа подобная дорогого стоит.

А сам ногой фривольно покачивает и на меня заговорщицки косится. Мол, пришла пора с Бонзой в кошки-мышки поиграть, да "подоить" коровку золотоносную как следует. Уж и не знаю, у меня ли он научился "банан обезьяний" закидывать или сам допёр.

Бонза же от радости, что вроде пронесло, совсем глупеет и игру Сашка за чистую монету принимает.

- Непременно, ребята, непременно. По самому высшему разряду...

- Надо понимать, - жёлчно вставляю я, - ты под этим наши похороны имеешь в виду?

Икает Бонза, мордой лица сереет и, что горохом, словами невпопад сыпать начинает:

- Что вы, ребята... Я вам... Да я... Я для вас... В любой точке земного шара... на море... каждому по коттеджу... Вы для меня... Я для вас... Такое сделали... в аэропорту... Здесь особенно...

- До товарища не доходит, Антон Андреич, - говорит Сашок с нотками заискивающими, но напускными, однако нюанс сей лишь я различаю. - Как считаешь, Хозяин, по-моему в нашей компании есть человек случайный. Третий лишний, так сказать.

Здесь Сашок поворачивает голову ко мне, пристально смотрит, а сам, незаметно для Бонзы, подмигивает.

А Бонза окончательно в себя от такой интонации приходит. Вновь он на коне, вновь респектабельность во всей фигуре. Хозяин положения, хозяин жизни. Во как во власть мошны своей денежной уверовал. Царь и бог.

- Это, Александр, тебе решать, - говорит Бонза веско, с апломбом хозяйским. - Сам знаешь, ты моя правая рука, поэтому я не возражаю.

Смотрит на меня глазами голубыми, не мигает, и ничего в его взгляде, кроме превосходства и презрения ко мне, нет. Мол, порезвился, мальчик, и хватит. Пора и честь знать, да место на погосте заказывать.

Поглядел я в его глазки, мечту свою сегодняшнюю осуществил, и в полное разочарование впал. Это как с бабой новой - вьёшься вокруг неё в мечтах радужных, что, мол, не такая она, как все, и вот то самое у неё чуть ли не поперёк расположено. А как переспишь - ну ничего особенного. Так и с глазами Бонзы. Только разочарование ещё большее. Пора эти глазки закрывать.

- А вот тут ты, Бонза, промашку дал. Лишний среди нас это ты, кривлю я губы презрительно, и, как просекаю, впервые в жизни он свою кличку кулуарную слышит. И в последний.

Выхватываю я из-под мышки "беретту" и стреляю ему в морду. Что характерно, никто мою руку в этот раз не направлял, но попадаю я ему аккурат посреди лба. Что в тире - в самую десятку.

А вот грохота такого от выстрела я не ожидал. Засело в памяти "поканье", с которым Сашок с Иван Иванычем между собой разбирались, вот и думал, что и у меня соответственно получится. Чёрта с два - без глушителя громыхнуло в ночной тиши так, что уши заложило.

Что ужаленный вскакивает со стола Сашок и на меня шипит:

- Болван! Сейчас сюда вся охрана сбежится!

Бросается было к двери, но на полпути останавливается, крякает с досады и на пол "пушку" свою швыряет.

- Эх... - вздыхает обречёно. - Что уж теперь... Пусть живут. Свои ведь были. Нам всё равно не уйти...

Слышу, на первом этаже двери хлопают, по лестнице сапоги дробно стучат, и тогда меня страх дикий и безотчётный охватывает. Ведь порешат нас сейчас, как пить дать, и Пупсик не поможет!

Лихорадочно пытаюсь сообразить, как спастись, но никакого решения не нахожу. "Секьюрити" Бонзы - псы борзые, для них никого, кроме Хозяина и его дочки, в мире не существует, всех, в том числе и своих, если надо, положат...

Стоп! - молнией сверкает в моей черепушке спасительная мысль. Дочка! Вот он - выход!

"Муж я её! - ору про себя Пупсику. - Сделай так, чтобы все уверовали, что я зять Бонзы! Любимый, в ком он души не чает! Немедленно сделай! Чтобы все, слышишь, ВСЕ об этом знали! И как к Бонзе, ко мне относились!"

И только я это проорал, гром вселенский грянул. Тряхнуло меня так, будто землетрясение баллов десяти случилось. Мир в глазах надвое раскололся, и одна моя половина в кресле в особняке Бонзы сидеть продолжает, а вторая - в мрак кромешный кошмаров Пупсика переносится. И вижу я там дракона двуглавого, чешуёй звёздной блистающего и громадой космической на меня в пустоте могильной летящего. Смотрит он на меня двумя парами глаз жутких, но, похоже, букашку, что я против него из себя представляю, не видит, потому и зовёт трубно, как на суд божий: "Где ты, Поводырь?! Где ты?!!" И вместе с зовом вырываются из его пасти клубы пламени геенны адской и на меня жаром нестерпимым накатываются...

27

Прихожу в себя - в кабинете полно дыму и народу. Что называется, по самую завязку. Все от дыма перхают, но и делом заняты. Одни огонь затаптывают, что по ковру странными полосами стелется, двое руки за спину Сашку заламывают - те ещё "свои" оказались, пара-тройка возле трупов озабоченно суетится, а самый тучный из "горилл" - тот, что Бонзу при общении с народом тушей своей загораживает, - возле меня хлопочет, платочком обмахивает.

- Вы не ранены, Борис Макарович? - щебечет пластинкой заезженной. Вы не ранены?..

"И чего это он меня что "голубой" обихаживает?" - думаю себе и кошусь на него с опаской. Может, это у него приём такой хитрый, чтоб потом в морду сладострастно заехать? Все телохранители садисты в душе... Да нет, на морде "гориллы" сочувствие вроде искреннее нарисовано.

А дым откуда? Перевожу взгляд на пол, сознание моё заторможенное тут же картинку из кошмара Пупсика в памяти восстанавливает, и просекаю я тогда, что дорожки огненные на ковре аккурат по направлению с дыханием дракона совпадают.