Дино Буццати - Рассказы из сборника «Семь гонцов»

«И ничего не сказала?»

«Я думала, тебе это неинтересно… Ты ведь сам говорил, что ни за что не пошел бы… Говорил же, что им тебя не заманить… И вообще, у меня даже из головы вылетело, клянусь…»

Горджа был вне себя.

«Не понимаю… просто не понимаю, — повторял он. — Пять минут одиннадцатого… Теперь уже не успеть… И еще этот идиот Джакомелли… (смутное подозрение, терзавшее его с некоторых пор, стало наконец приобретать более конкретную форму: угроза по какой-то непонятной причине таилась для него именно в опере Риббенца. Он снова непонимающим взором уставился в газету). Ага, оперу ведь транслируют по радио!.. Ну уж этого у меня никто не отнимет!»

Тут Мария сказала сокрушенно:

«Аугусто, мне очень жаль, но приемник не работает…»

«Не работает? С каких это пор?»

«Сразу после обеда испортился. В пять часов я его включила, а там что-то вдруг щелкнуло, и он замолчал. Наверное, предохранитель сгорел».

«Именно сегодня вечером? Да вы что, сговорились все, чтобы…»

«Чтобы что? О чем сговорились? — Мария едва не плакала. — Я-то чем виновата?»

«Ладно. Я ухожу. Уж приемник-то где-нибудь найдется…»

«Нет. Аугусто… на улице дождь… а ты простужен… Уже поздно… Ты еще успеешь послушать эту проклятую оперу».

Но Горджа, схватив зонт, выбежал за дверь.

Он бродил по улице, пока его внимание не привлекли ярко освещенные окна какого-то кафе.

Народу там было мало. В глубине чайного зала собралась кучка людей. Оттуда лилась музыка.

Странно, подумал Горджа. Такой интерес к приемнику у посетителей появляется обычно лишь по воскресеньям, когда транслируют футбольные матчи. Потом его осенило: уж не слушают ли они оперу Риббенца? Но это же абсурд! Тех, кто сидел, замерев, перед приемником, никак нельзя было заподозрить в любви к серьезной музыке: два молодых человека в свитерах, девица легкого поведения, официант в белой куртке…

Горджа испытывал непонятное томление, словно он уже много дней, да какое там дней — месяцы, годы знал, что окажется здесь, в этом, а не в каком-то другом кафе, именно в этот час. И по мере того, как он подходил ближе и ритм и мелодия становились все отчетливее, у него все сильнее и сильнее сжималось сердце.

Это была совершенно незнакомая ему музыка, и в то же время она давно сидела у него в мозгу, как гвоздь. Странная музыка, которую он уже слышал тогда на улице, а потом, вечером, дома. Но сейчас она звучала еще свободнее, горделивее и еще больше поражала своей буйной, какой-то грубой силой.

Она захватила даже этих невежественных людей — механиков, продажных женщин, официантов.

Покоренные, раздавленные, они слушали ее разинув рот. Гений! и имя этому гению — Риббенц. А друзья и жена делали все возможное, чтобы Горджа ничего не узнал, просто из жалости к нему. Этого гения человечество ждало по меньшей мере полвека, но им оказался не он, Горджа, а другой, его ровесник, до сих пор прозябавший в безвестности. Как отвратительна ему эта музыка, как хорошо было бы развенчать ее, осмеять и покрыть позором, показать, насколько она фальшива! Но она надвигалась, взрезая тишину, как победоносный броненосец. Да, скоро, должно быть, она покорит весь мир.

Официант взял его под локоть: «Простите, синьор, вам нехорошо?» Горджа действительно едва держался на ногах. «Нет, нет, спасибо».

Охваченный отчаянием, так ничего и не заказав, он вышел из кафе под дождь. «Святая мадонна!» — бормотал он, прекрасно понимая, что радости у него уже никогда не будет. Он даже не мог облегчить душу, поведав о своих страданиях богу: таких страданий бог не приемлет.

Был уже вечер, когда дверь погрузившейся во мрак тюрьмы открылась и стражники швырнули в нее маленького бородатого старичка.

Борода у старичка была белая и большая, едва ли не больше его самого. В мрачной, полутемной камере она распространяла слабый свет, и это произвело на сидевших в ней арестантов определенное впечатление.

Из-за темноты старичок поначалу не разобрал, что в этой яме он не один, и спросил:

— Есть здесь кто-нибудь?

Ответом ему были смешки и злобное бормотание. Затем, в соответствии с местным этикетом, каждый представился.

— Риккардон Марчелло, — прохрипел кто-то, — кража с отягчающими обстоятельствами.

— Беццеда Кармело, — тоже глухим, словно из бочки, голосом назвал себя следующий, — мошенник-рецидивист.

Потом пошло: — Марфи Лучано, изнасилование.

— Лаватаро Макс, невиновный.

После этих слов грохнул смех. Шутка всем очень понравилась: кто же не знал Лаватаро — отпетого бандита, руки которого были обагрены кровью многих жертв?

— Эспозито Энеа, убийство. — В голосе говорившего явно слышалась нотка гордости.

— Муттирони Винченцо, — этот голос звучал и вовсе победоносно, — отцеубийство… Ну, а ты, старая блоха, кто таков?

— Я… — ответил вновь прибывший, — по правде говоря, сам не знаю. Меня задержали, велели предъявить документы, а у меня никаких документов никогда и не было.

— Ха! Значит, бродяжничество, — сказал кто-то презрительно. — А как тебя кличут?

— Зовут меня… Морро, по кличке гм-гм… Великий.

— Великий Морро, значит. Что ж, неплохо! — прокомментировал голос из темноты. — Имечко-то тебе немного великовато: его бы на десяток таких, как ты, хватило.

— Совершенно верно, — кротко откликнулся старичок. — Но моей вины тут нет. Эту кличку дали мне в насмешку, и теперь уж ничего не поделаешь. Скажу больше: у меня от нее одни неприятности. Вот, например… но это слишком длинная история…

— Давай, давай, выкладывай! — грубо прикрикнул на старичка один из узников. — Времени у нас хоть отбавляй.

Остальные поддержали его. В унылых тюремных буднях любое развлечение казалось праздником.

— Ну, тогда ладно, — отозвался старик. — Бродил я однажды по городу — как он называется, неважно — и увидел богатые палаты и слуг, сновавших туда-сюда со всякими яствами. Наверное, тут готовятся к большому торжеству, подумал я и подошел поближе, чтобы попросить милостыню. Но не успел я и рта раскрыть, как какой-то верзила ростом не меньше двух метров хвать меня за шиворот и давай орать: «Вот он, вор, я поймал его! Это он украл вчера попону у нашего хозяина. И еще наглости хватило вернуться! Ну, теперь-то мы тебе ребра пересчитаем!» «Мне? — говорю. — Да я вчера был не меньше чем в тридцати милях отсюда. Как же так?» — «Я видел тебя собственными глазами. Видел, как ты удирал с попоной в руках», — закричал он и поволок меня во двор.

Я упал на колени и взмолился: «Вчера я был в тридцати милях отсюда. В вашем городе я впервые. Слово Великого Морро». — «Что-что?» — закричал этот бесноватый, вытаращив глаза. «Слово Великого Морро», — повторил я.

А тот бугай вдруг как расхохочется: