Владимир Заяц - Земля необетованная

Саргир заходить в избу не соизволил, а устроился возле открытой форточки снаружи. Все знали, что сделал он это для пущей оригинальности и для того, чтобы с большей неожиданностью врываться в беседу со стороны.

Саргира никто и словом не задел. И не ради него самого. За дедом бледной восторженной тенью пришел внучок Елисей - робкий мечтательный мальчонка лет десяти. Дед для него был олицетворением высшей мудрости.

Пришла в полном составе "лекарская когорта". И состояла она всего-то из трех человек: из самого Эскопеда и двух помощников - нагловатых молодых людей в грязных халатах. Эскопед был чрезмерно полным, лицо его тонуло в толстых щеках. Дышал он тяжело, со свистом. Живот мирно покоился на коленях и, казалось, дремал вместе со своим вечно дремлющим хозяином.

Выслали караульных, чтобы оградить совещание от посторонних.

Встал Наблюдатель, повел бородой. Посмотрел на Эскопеда и нахмурился. Того растолкали и попросили не храпеть. Эскопед важно покивал, тут же заснул и захрапел снова.

Наблюдатель доложил о результатах похода. Рассказал о странном поведении "тюленей", о нападении недомерков. Совещание разом зашумело недомерки изрядно поднадоели всем. А особенно фаланге обеспеченнее и охотникам. Эскопед от шума проснулся и принялся слушать. Обеспеченны орали, что недомерки загрызли двух круторогов. Прямо в стойле. И вообще обнаглели. Охотники бурчали, что вся дичь из-за этой мерзости ушла неизвестно куда. Старейшина обеспеченцев сообщил, что те - он показал рукой вверх синтетической продукции выделяют явно недостаточно и что если охотники не станут приносить нужное количество дичи, то он за сбалансированный рацион не отвечает. Эскопед засипел, захрипел, закашлялся и, наконец, нашелся, заявив, что недоедание - это плохо.

- Какие будут предложения? - спросил Наблюдатель.

Воцарилось молчание.

- Может, облава? - неуверенно предложил один из охотников.

Остальные охотники на него зашикали. В форточку ввинтилась Саргирова голова.

- Да вы погодите! Вы послушайте, что Елька рассказывает!

Всех так поразило, что Саргир говорит нормальным человеческим слогом, что никто не стал возражать.

Ввели в избу упирающегося Елисея. Он, потупясь, молчал, а уши его светились в полумраке избы, как два рубиновых фонаря. Наблюдатель пообещал прокатить Ельку на терне, а вошедший следом дед угрожал отлучением от книг. В конце концов ребенка удалось разговорить. И вот что он поведал.

Вышел как-то Елька за деревню. Время к вечеру шло, но еще видно было. Самый чуток Елисей за Предел вышел. Он и не думал запреты нарушать. Оно само так получилось. Там птички красивые зелененькие порхают. А в ручейки рыбки серебристыми бочками посверкивают. Очень все красиво. Шел Елька и пел.

И тут кустарники зашевелились, раздвинулись и вышли два недомерка. Смело вышли, не скрываясь. Понимали, что перед ними ребенок. Елька рассматривал их с интересом, без страха. Они ему даже понравились. Вдруг он почувствовал, что недомерки с ним будто разговаривают. Без слов, но говорят. И от этого очень щекотно где-то в глубине головы.

Они вроде бы сказали, что очень голодны. А он им ответил, что ничего у него с собой нет, а его самого есть нельзя, потому что больно ему будет. Они этого не поняли, потому что чужой боли никогда не чувствовали. Тогда Елька протянул им руку и разрешил укусить себя за палец.

При этих словах весь Совет ахнул.

Когда они укусили его, он передал им свою боль. И тогда недомерки хотели убежать. Но Елька их не отпустил.

Совет ахнул вторично.

Он предложил им идти в Черное урочище.

У деда Саргира затряслись ноги, и он сел на поленницу дров у грубы. Черное урочище было абсолютно запретным местом даже для большинства взрослых. Там почти на каждом шагу встречались кратеры червецов. Глубина их была не менее трех метров, а склоны скользкими, как стекло. Неосторожная жертва не могла удержаться и неудержимо скользила к страшному отверстию на дне. Оттуда делала молниеносный бросок страшная зубастая пасть на длинной жилистой шее.

Елька объяснил, что тут можно добыть себе пищу. Главное, броситься в кратер всем вместе и вцепиться в шею со всех сторон. Елька с недоумением заметил, что недомерки подчинились ему не сразу.

По избе прошелестел нервный смешок.

Наблюдатель встал.

- Вот вам одна из возможностей в овладении ситуацией...

Он не закончил. За окном послышались гневные восклицания. Мэртилли выглянул наружу. Два охранника пытались оттащить от избы бледного длинноволосого юношу.

- Нет! - кричал он срывающимся истерическим криком. - Не знаю я более важного дела, чем поэзия! Ибо поэзия - это жизнь. Пусть выслушают меня и услышат! Искусство действительно вечно, но мне ждать некогда!

- Впустите! - крикнул Мэртилли. Настойчивого юношу впустили.

- Что вам угодно? - спросил Наблюдатель.

Юноша поутих, но вид у него по-прежнему был довольно вызывающим. Резким движением головы он отбросил волосы назад и сказал горделиво:

- Я - поэт. Моя поэзия слишком сложна для... этих, засевших в секции поэтики. И они пятый раз отказывают мне в приеме. Требую, чтобы Совет выслушал меня!

Ошеломленный Совет молчал.

Юноша закатил глаза и, развернув узкие плечи, начал:

Ходит в черной Он одежде,

Нелюдим и невредим.

Без улыбки, без надежды.

И плетется смерть за ним...

- Достаточно! Достаточно!- замахал руками Наблюдатель. Лицо его было багровым.

- Ну как? - самодовольно поинтересовался автор.

Мэртилли посмотрел на присутствующих с особым выражением.

- Говорите же! - капризно потребовал гость.

- Ну что же, - сказал Мэртилли, приняв чрезвычайно важный вид. - Стих ваш является образным выражением тринарной оппозиции. Появилась она еще у наших далеких предков. Тогда вычленилась категория "он" и "они". И все, что не "я" или "ты",- чужое, враждебное, порождение тьмы. Аналогосимвол тьмы человек в черном. А что вы думаете по этому поводу, уважаемый Саргир?

Саргир понимающе покивал Наблюдателю, запустил пятерню в жидкую бороденку и принялся вещать с необыкновенным достоинством:

- Стих композиционно лабилен. А что касаемо генезиса элементарных оппозиций - хоть я в них и не очень силен - тут я полностью согласен с Мэртилли.

- Вы... Я... Стих-то вам как?

- Вы не поняли? - высокомерно удивился Мэртилли. - Тогда дадим слово Эскопеду.

Эскопед засопел, закряхтел и, наконец, начал говорить:

- Тут есть намек на определенный патогномонический симптомокомплекс. Ощущение обреченности, ипохондрический настрой... Это о чем-то говорит. Кроме того, неясно вырисовываются какие-то фобии. Я бы хотел после Совета поговорить с автором поподробнее.

- Теперь, надеюсь, вам стало яснее? - полюбопытствовал Наблюдатель.